Павел Дартс - Крысиная башня

Да, была масса возражений: от «Ты не можешь, она моя сестра!» до «Ты не имеешь права, эта квартира записана на Лену!». Жена была на стороне младшей сестры, а та беззастенчиво «рвала на себя»… Эта история внесла очередную, серьезную трещину в отношения Олега с женой, но тут он был непреклонен.

«— Не имею права? — вы не имели права делить квартиру так, как делили. Твоя сестра? — встречайся с ней где угодно, но не в моем доме! Ах, и „твой дом тоже?“ А мне плевать! Как тебе было плевать на мою долю в той квартире, и что на моей стороне закон. Да, это последнее мое слово. Что сделаю, „если?…“ Спущу с лестницы. Невзирая на последствия. Так что если есть желание посетить сестренку в Башне — пусть сразу приходит с нарядом милиции, — будет весело… Да, я сказал — невзирая на последствия!»

Давление было сильным, но, зная мужа, Лена вынуждена была отступить. В некоторых вопросах он был непоколебим; иногда его можно было «свалить, но не сдвинуть». Тем не менее (и он знал это!) несмотря на строжайший запрет, она несколько раз приводила домой, в Башню, сестру — когда Олег был в командировках. Он знал это. И она знала, что он узнает. Это была своего рода провокация и очередная, так милая ее сердцу, демонстрация «независимости». Но… он не стал поднимать вопрос. По разным причинам.

В общем, общение его с сестрой бывшей жены со времени переезда в Мувск ограничивалось «позвать к телефону»; и то, слыша в телефонной трубке ее голос, он испытывал такое мерзкое ощущение, как будто вляпался ладонью в чью-то холодную, скользкую соплю. С некоторых пор он не переносил ее уже просто на физиологическом уровне.

После отъезда «комбата» со всем семейством связь с ними прервалась. Сестра жены звонила несколько раз Лене на мобильный, но то ли связь там была плохая, то ли Ирину жестко контролировали во время разговора, но она так толком и не прояснила сестре ситуацию — ни где они, ни чем занимаются. А Олега это и не интересовало. Хотя, иногда вспоминая про них, он вынужден был признать, что будь у Макаровича и его семейства другие жизненные установки, и все могло бы сложиться иначе. «Комбат» был старым опытным воякой, с легальным и нелегальным арсеналом, в чем Олег убедился, когда будучи в их доме однажды, давно, по некоей надобности, Ирина, в поисках ключей, открыла при нем незапертый оружейный шкаф «Комбата»… Там было на что посмотреть и что подержать в руках. Но… Со сволочами нам не по дороге, — однозначно был вынужден сказать себе в конце концов Олег, припомнив еще и Хайямовское:

«Голодным лучше будь, чем что попало есть

Будь лучше ты один, чем рядом с кем попало!»

Теперь Лена встретила сестру самым случайным образом — в магазинчике на рынке.

С трудом можно было узнать в изможденной постаревшей грязной блондинке-продавщице, кутающейся в рваное пальто, прежнюю рыхлую самоуверенную даму на шесть лет к тому же младше сестры. Сейчас она выглядела как ее мать, по меньшей мере. Ее затравленный взгляд выдавал что последние месяцы жизни были весьма богаты приключениями.

В магазинчике продавали и меняли, как обычно, всякую всячину, без какого-либо определенного ассортимента: от консервов «МувскРыбы» до хлеба собственной выпечки; от давно немодных, вытащенных бог знает из каких и чьих «запасников» дубленок и китайских пуховиков до патронов к гладкостволу, капсюлей поштучно и копченой колбасы очень подозрительного происхождения. Как и в другие магазинчики на рынке они заглядывали и в этот — и вот поди ж ты… Хорошо что в этот раз она зашла одна.

История сестры после отъезда «в глушь» была проста и очевидна. Зная Макаровича и его семью, зная их взаимоотношения и гордые амбиции Лениной сестры, зная произошедшие в мире и в обществе перемены, Олег бы смог и раньше предсказать ее незавидное будущее, — но он не интересовался ее судьбой.

А судьба Ирины в отъезде сложилась незамысловато.

Сначала она «бунтовала» — она требовала вернуться, она никак не могла взять в толк, зачем это надо: уезжать из преуспевающего города, бросать высокооплачиваемую работу, — в глухую деревню, где воду приходилось таскать из колодца, где по щелястому полу бревенчатого дома бегали мыши, где не было даже центрального газа! Но с ней никто не собирался советоваться.

Потом, когда «началось», несколько раз съездив с мужем и свекром в райцентр и насмотревшись на «начавшееся», она присмирела. Правильность поведения, бегства из города стала очевидной. Тем не менее, будучи, как и сестра, натурой «свободолюбивой», она, в отличие от жены младшего брата Комбата, Ольги, которая просто приняла изменившуюся жизнь как данность, пыталась восстановить свое «право голоса» в принятии решений в ставшей большой семье.

Несколько раз это кончалось ругачкой, пару раз — как ни ужасно, и это пришлось снести — пощечиной, полученной от мужа «чтобы не лезла куда не просят»…

Но «полный Пэ» наступил, когда «Комбат» внезапно снюхался с районным уполномоченным от Новой Администрации. Оба отставные вояки, они как-то быстро нашли общий язык, — и Иван Макарович получил должность главы некоего, только-только формируемого «добровольного сельхозобразования», образуемого из горожан, эвакуируемых с подселением к деревенским, практически с неограниченными, как это принято в смутную эпоху, полномочиями. Дело нашлось и обоим сыновьям; и даже подраставшим внукам-мальчишкам. На новой должности ярко проявились как административно-военные таланты Макаровича, так и его коммерческая натура. Никогда, даже в армии и даже во время боевых действий, он не имел такой полноты власти — вплоть до вынесения и приведения в исполнение смертных приговоров, лишь утверждаемых потом, постфактум, выездными «судами» Новой Администрации. Вот тут и показало себя ранее скрываемое нутро бывшего комбата…

— Лена, Лена, ты даже не представляешь!.. — захлебываясь слезами, рассказывала, стоя под окном Башни сестра, — Они устроили там настоящий концлагерь! Я не знала, что они такие звери! Сначала-то все было ничего: расселение, паек… Потом пошло… Он стал «наказывать» за малейшее неподчинение! На окраинах села поставили две вышки с пулеметами — он сказал, что от банд. А другие выходы — заминировали, тоже, говорит, от банд. А потом, когда там подорвался ночью мальчишка — он велел арестовать всю его семью, — они, говорят, сбежать хотели, а он просто первым шел! На собрании так и объявили, — что уход с места поселения приравнивается к побегу с трудового фронта, и всех… репрессируют. И Уполномоченный из Мувска подтвердил его «полномочия»… Женщины так возмущались! Но не долго. Кормили-то всех в одной столовой — он лишил пайка возмущавшихся на три дня. Лена, как я спорила! Но Авдей меня не слушал, он говорил, что отцу виднее, он все делает правильно! А Сашка вообще меня не слушал. А Ольге все было пофиг — главное, чтобы дома было что кушать. А потом я узнала… Они этих, ну, арестованных… Их отселяли на край деревни, в старый коровник — и однажды ночью, он сказал, при попытке к бегству… А паек на всех он так и продолжал получать из района! А возмущаться было уже некому — много мужчин ушло служить в «территориальные войска Администрации», — их посылали в другие села; и еще часть — на работы в другой район, они охотно поехали, там паек больше. А нас охраняли чужие… Комбат с ними тоже быстро нашел общий язык… Лена, ты не представляешь, что они творили! Паек сократили до минимума — «Так везде сейчас!» — говорит. А кто не согласен — на тяжелые работы, ров вокруг села копать! А ночью — в коровник. А потом опять — «попытка побега» ночью… А кто боялся — должны были ему сдать все ценности, «на хранение», он велел. Он с Уполномоченным из Центра делился, я знаю! А Авдей с Сашкой ему во всем помогали-и-и-и… А тетя Таня сказала «Ни во что не вмешивайся, он все равно на своем настоит, он такой!» А я не могла «не вмешиваться», когда я видела что они творят! И как мальчишек тоже к этому уже приучают!