Николай Берг - Лагерь живых

— Не передергивайте! Есть же определенные правила, которые и делают человека отличным от животного!

— Ага. А что делать, если он сам добровольно отказывается от человеческого в себе? Если становится бешеной собакой?

— Сравнили.

— Ну немножко оскорбил животных, перетерпят. Вы же им не расскажете?

— Не занимайтесь шутовством! Человек — не собака.

— Именно. Поэтому с человека и спрос выше. И к слову — бешеная собака становится такой из-за болезни. Нет ее вины в той смертельной угрозе, которую она несет. А человек, делая выбор в сторону чистого Зла, совершенно доброволен и разумен. И потому он страшнее. И если бешеную собаку можно остановить, только выбив из нее дух, то и человека такого можно перевоспитывать соответственно.

— То есть вы — за смертную казнь?

— В некоторых случаях — да.

— Но ведь не вы дали этим людям жизнь! И не вам — вашему государству — ее отнимать!

— Будь это люди, может быть, я с вами и согласился. Но если они только подобны внешне, а по сути нелюдь до костного мозга?

— Нелюдь — это фэнтези. Человек если выглядит как человек, то и внутренне человек! — Девица уже так возбуждена, что говорит вовсе не шепотом.

— Чушь! — встревает Надежда. — Тупая уродская чушь для дебилов!

— Согласен с коллегой. Еще как бывает. В Новокузнецке, например, были такие. Про Спесивцевых не доводилось слыхать?

— Нет. Но это отдельный эпизод. И ничего не доказывает!

— Не согласен. Хотя бы то, что в отдельных случаях люди становятся такой нелюдью, что любой зомби мне лично милее и симпатичнее.

— Я не думала, что медики могут быть такими свирепыми! И это как раз подтверждение тому, что с виду люди, а по-настоящему нелюдь! Те, кто готов убивать, как вы!

— Да заткнись ты, без тебя тошно! — взвизгивает бесцветная звезда. Ему дурно…

Молчим. А что тут скажешь. Либерастия [33] Либерастия — индивидуальная свобода, но без личной ответственности и не ограниченная ничем, кроме другой индивидуальной свободы, опирающиеся на силу и другие внеправовые механизмы. — тяжелая хворь…

Колонна из наших трех машин втягивается в город. Саша, повернувшись, спрашивает, не хотим ли мы глянуть из его закрытого бронированным стеклом оконца. Журналисты отказываются, Надежда тоже не рвется, а я пробираюсь вперед. Честно говоря, не хочется смотреть на мертвый город, где все знакомо с детства. Надо бы быть готом для получения от похорон удовольствия, а я не гот… И потому знакомое и дорогое лицо, ставшее мертвым, тяжко видеть. Но вот снять маршрут надо, хотя это получится дублирование оператора-профессионала.

БТР идет впереди, распихивая стоящие как попало машины, периодически пробивая колонне дорогу сквозь пробки. Силы в этом агрегате — чудовищно. Несколько раз попадаются движущиеся машины, но контактировать с нами не рвутся, а в паре случаев резко уходят в сторону, избегая встречи. Совершенно неожиданно что-то шлепается нам на крышу, Серега дергается и лепит длинной очередью из ПКТ.

— Ушел, сволочь! Проворный, как обезьяна! И сообразил от очереди увернуться.

Веселуха, однако. Пытаюсь понять, как мы ехали. Пока прикидываю — вваливаемся в какой-то парк. Спрашивать у Вовки неловко, обязательно съехидничает. Простая душа.

Просветление ума наступает, когда вижу павильон метро «Пионерская». Это мы, значит, по Удельному парку пилили.

У метро зомби кучей. Успеваю заметить, что и внутри битком… Даже не хочется думать, что творится внизу.

Прибавляем газу — и я определенно хренею, увидев нескольких эльфов. Мертвых, в причудливой одежде, причем у одного из них видны длинные уши. Дальше страшно окровавленный гном. Гномша то есть. Вычурными одеждами они странно выделяются среди обычных мертвых горожан. Толстая гномиха стоит как тумба. Что за дьявольщина…

— Тут, у Черной речки, толкинисты собирались, ролевики. Видно, не помогли мечи, — замечает тоже удивившийся Саша.

Ну да, деревяшками не навоюешь…

Николаич вызывает Вовку. Замедляем ход. Величественное здание Военно-Морской академии горит. Как-то неспешно, с достоинством. Огонь не рвется полотнищами, не жрет, торопясь, добычу, но видно, что сгорит все дотла…

Не к месту вспоминаю рассказ деда о том, как в блокадную страшную первую зиму горел дом на углу Разъезжей улицы и Лиговского проспекта — медленно, спокойно, этаж за этажом почти месяц…

А на первом этаже была библиотека, и умирающие от голода и холода сотрудницы выносили книги и упрашивали редких прохожих взять их, чтобы те не достались огню…

Рассказать об этом маленьком человеческом подвиге обидевшейся пигалице? Так ведь не поймет, ляпнет привычно уже что-нибудь о тупых совках, погибавших зазря во имя мерзкого тоталитаризма.

— Странно, ни одного курсанта не видно. Ни живых, ни мертвых, — замечает Серега.

— Были бы живы — Академия не горела…

Трудно передать, как приятно после проскока по Петроградской стороне выкатить к стенам наших тет-де-понов [34] Тет-де-пон — букв. «голова моста» ( фр .), укрепление, защищающее переправу. . Въезжаем в ворота и очень скоро останавливаемся на площади у собора. Володька под конец отмачивает неожиданный трюк — вылезает из люка по пояс и, дав задний ход, рулит ногами, встав на рулевое колесо. Когда вылезаем, оцениваем его виртуозность — многие так четко и легковушку не припаркуют.

Встречающих понабежало много. Николаич тут же организует разгрузку, причем по каким-то критериям часть вещей складывают на площади, часть волокут к нам в караулку, а часть прибирает команда грузчиков, пришедших с Хранителем фондов.

Мне в этой кутерьме делать нечего, а вот проверить, что там у нас в медпункте, — стоит. Нагоняю Надежду, идущую туда же. Ну да, там же она и живет… Спрашиваю, — не хочет ли перебраться к нам. Отвечает сразу:

— Две медведицы в одной берлоге не уживутся. Лучше я уж здесь.

— Не очень это здорово. Весь день пациенты заразу всякую таскают.

— Я проветриваю.

— Не очень мне это нравится.

— Я в таких условиях последние годы жила, что это санаторий во дворце. Не меньше.

— Я все-таки…

— Коллега, давайте прекратим? Я ненавижу бабские общежития, женщины хороши поодиночке, а собранные в кучу становятся бабами. Знаете, какая руготня в Трубецком бастионе? Такая коммунальная квартира — аж тошно. Оставим?

— Хорошо. К слову, все как-то времени не было спросить — вы медсестра или?

— Или. Четыре курса мединститута. И некоторая практика в военно-полевых условиях.

— Ясно.

Хотя вообще-то ни черта мне не ясно.

В медпункте все по-домашнему спокойно. Народу много, но теперь как-то даже и без брани. Оказывается, мои подчиненные, которым надоела ругань за дверью, ультимативно потребовали спокойствия, пригрозив буянов не принимать. И угрозу выполнили, в чем помог и муж одной из них, поработав патрулем некоторое время…