Николай Берг - Лагерь живых

— А что я говорил?

— Но интересно, как он мог кого-то насиловать, если был импотентом?

— А он и не насиловал в принятом смысле этого слова. К нормальному половому акту он не был способен чисто физически. Спесивцев пытался себе сделать парафиному [39] Парафинома — опухолевидное образование, возникающее на месте введения под кожу жидкого парафина. в члене — по блатным мифам, это делает сверхмужчиной. А получилось сильное нагноение, член накрылся. Но импотенция — это как раз характерно для серийников-сексуалов. Вспомни того же Чикатило, он тоже не насильник. Для них как раз подходит фраза Хрущева: «Власть — слаще бабы!»

Ну а власть над бабой — слабой, беззащитной, унижаемой и мучимой так, как только в его гнилых мозгах придумать можно — вот где оргазм. Нет ни одного серийного маньяка-сексуала, чтоб он мог похвастаться половой мощью. Оне все — убогие. Вот и изобретают заменные способы — типа, например, имитации полового акта ножом или палкой — как у Пичужкина… Типа засунул в рану трупу какую-то фигню, а оргазм, как у нормальных.

— Слушай, так вот надо было этим либералам-правозащитникам и показывать такие случаи, чтоб они не так рвались маньяков защищать!

— Саша, ну ты наивен до безобразия. Для либерала маньяк-серийник — идеал и предел мечтаний. Для либералов уголовники самые близкие люди. Они одной крови.

— Ну, это ты залупил!

— Элементарно доказывается. Жрать нам все равно пока не дадут, так вот для чесания языка практика. Раньше западная цивилизация была цивилизацией долга. Хорошим в понимании общества был тот, кто исполнял долг. Перед родителями, детьми, городом, церковью, руководством. В пример обычно приводят римлян, но те же американцы тоже блестяще это показывали. Взять хотя бы их безнадежные атаки на устаревших машинах с необученными летунами против отлично подготовленных япов. Послали древние торпедоносцы против японского авианосца. Знали американцы, что не вернутся, а полетели и атаковали бесстрашно. Всех сбили, ни один не струсил. Сейчас такое можно представить? Да ни фига, потому что сейчас Запад создал цивилизацию прав. У людей теперь нет долга, а есть права. Причем долг может иметь границы, а права нет. Потому что — это разнообразные хотения и прихоти, а им ограничений нет.

— Типа самурай присягал одному господину и более никому?

— Ага. Ну а с правами началось-то вроде б с разумного — право на голосование у женщин, право на свободное волеизъявление, право на свободу слова, а потом понеслось. Право на брак у гомосексуалистов, право на проведение гей-парадов, право на то, право на се… Аппетит-то во время еды приходит. Как у старухи с корытом… Потому вот читаешь либеральных литераторов, например Аксенова или Ерофеева, с упоением описывающих казни, так у них палачи кончают от восторга. Он же обычный работник, делает свое дело изо дня в день. Ну-ка токарь оргазмирует, обтачивая деталь? Или штукатур?

— У палача все же другая работа… — в разговор вступает Андрей.

— Типа мясо, кровь, боль? Так и хирурги не кончают в штаны при операциях, и стоматологи этому чужды. Даже мясники — и те… Либерал, ни черта в жизни не делавший руками, живет в своем мирке, фэнтезийном. Почитали бы Сансона мемуары… Скучная работа по живому материалу. Человеческий столяр… Так вот я уверен — вся эта эскалация прихотей венцом имеет право на безнаказанное убийство для собственного удовольствия. Вот это — предел мечтаний либералов.

— Думаешь, потому и маньяков защищают так усердно?

— Да, идеал либерала уголовник отмороженный. Потому что бандит взял себе право делать то, что хочет. Либерал пока законов боится, всех этих мусоров, которые развернуться не дают, государства в целом. А уголовниками восхищается и боготворит их.

— Ну, это уж очень…

— Я лично уверен, что все либералы — готовые серийные убийцы, и потому сочувствуют не жертвам, а преступникам. И у меня есть тому свидетельство осязаемое.

— Что, руками можно пощупать?

— И руками тоже. Даже ногами попинать.

— И где?

— А рядом, в скверике у «Дома политкаторжан» стоит здоровенный валун. Мемориальцы наши поставили. Это памятник репрессированным. И что очень характерно, надпись там замечательная: «ЖЕРТВАМ ГУЛАГА».

— И что? В чем тут соль?

— Да в том, что ГУЛАГ — это вся система наказаний в СССР с 1930-х по 1960-е годы. Для всех! А теперь прикинь, сколько там было уголовщины, сколько там было с обывательской точки зрения правильно посаженных и наказанных. И палачей вроде Ягоды и Ежова, и банальных грабителей, убийц, людоедов и маньяков. Но памятник-то поставлен не невинно пострадавшим. Которые тоже за тридцать лет были, а всем. Оптом.

— Тогда что ж либералы начинают так вопить, когда их бандит обидит?

— Чудак человек! Они ж уголовников «своими» считают! Когда вор вора обкрадывает — это ж, по понятиям, западло?

— Эк ты повернул!

— Да как есть. Именно поэтому либералы так свое государство ненавидят. Мешает оно хотения исполнить. Отсюда непримиримая ненависть к ментам, копам, вертухаям и прочим гадам, из-за которых нельзя безнаказанно хапнуть девчонку на улице и три дня неторопливо ее мясничить, пуская слюни от счастья… Отсюда все вопли о свободе и утеснениях оной. Что у нас, что в Европе и Штатах.

— Но менты нередко критиковались справедливо.

— Разумеется. Тоже люди, и ничто человеческое…

— Столкнулся я тут с одним знакомцем, либералом, — глухо говорит Андрей, глядя в сторону.

— И что?

— Ничего…

Что-то не верится мне в это «ничего». Темнит Андрей. Но тормошить его без толку.

Закончив завтрак, совершенно счастливая Ирка обошла стол и уселась Виктору на колени.

— Скажи, что ты меня любишь! — сказала она, глядя сияющими глазами.

— Вот еще, — буркнул Виктор, спихивая ее с колен.

— Ну не порть мне праздник. Скажи!

— Да ну тебя! Отстань!

— Ладно, посидишь у меня на консервах с солониной недельку, по-другому заговоришь. К слову, когда мы будем детей заводить?

Виктор поперхнулся.

— Ты чего? Какие еще дети?

— Обычные человеческие детеныши. По возрасту нам самое время…

Виктор офигел еще сильнее.

— Как ты себе это представляешь? Где мы тут с детьми жить будем? У нас бункер посреди лесов.

— Вот я и толкую — пора завязывать с этой ерундой твоей и перебазироваться в приличное место.

— Да ты совсем крышей съехала!

— Да? А как ты себе представляешь наше житье? Ну, несколько лет — проживем. Паршиво, но проживем.

— Как это паршиво! Ты ж сама говорила, что тут райское место!

— Да. На шашлычки приехать. Ты что, всерьез собираешься тут всю жизнь жить?

— Чем плохо?

— Всем. С той жратвой, что у нас есть, — через год уже цинга будет. Ты ж первый захочешь картошечки, лучка, огурчиков и свежих щей с морковочкой и укропчиком. И чесночок еще, конечно. И жить в землянке на такой природе — быстро радикулитом разживемся.