Антон Кравин - Тёмные тропы

Прямая, как луч, улица вела в центр. Довольно широкая и, к счастью, пустая. Здесь, на окраине, не было высоких домов, только одно– и двухэтажные здания, пялящиеся на улицу темными щелями окон.

Данила двинулся вперед, стараясь копировать пластику змееглазых. Хотя понимал, что получается плохо и за лешего он не сойдет.

Наглость и находчивость – лучшее оружие. Удивляясь собственной безалаберности (так мог бы поступить Генка, но не бывший капитан Астрахан, военный до мозга костей, – ничем этого не вытравишь), Данила шел улицей чужого города и внимательно смотрел по сторонам, выискивая подходящего «языка». Требования к будущему пленнику были логичные: это не должна быть женщина (как ни крути, культура первобытная, женщины, скорее всего, существа низшие) или ребенок; это не должен быть хорошо вооруженный воин (по понятным причинам); это не должен быть хорошо охраняемый человек (по тем же причинам). Остальное особого значения не имело. Нищий может знать больше, чем богач, старик – больше, чем молодой.

Будем надеяться на везение – больше не на что…

Сперва он не въехал, что шумит впереди: будто волны накатывают на далекий берег. Но моря здесь не было. Потом гул усилился, и Данила разобрал голоса, выкрики, звон – типичная какофония людского сборища. Легкий ветер донес жирный чад, вонь специй, перебившая даже запах пота от чужого доспеха. В знойном липком воздухе «ароматы» незнакомой пищи вызывали рвотный рефлекс.

Теней не было – им просто неоткуда было взяться при ровном свете здешнего мира. Данила, стараясь держаться поближе к стене, ускорил шаг и вскоре вышел-таки на площадь.

Зачем – он не смог бы сказать. Из любопытства, скорее всего, из желания прикоснуться к тайне, заглянуть в чужой быт.

Он был наблюдателем, отрешенным зрителем, и на время позабыл даже о своем намерении взять пленника.

Потому что увиденное казалось сценой из высокобюджетного блокбастера, галлюцинацией, сном, но не реальностью.

Площадь. Впереди – заслоняющая половину неба пирамида. Каменные ступени поднимаются к усеченной вершине. На ней вздымается змея, изготовившаяся к броску. Топазами сверкают огромные глаза. Пространство перед пирамидой заполнено змееглазыми. Ритуал? Торжище?

Горят, чадят костры, исходят липкой вонью котлы, подвешенные над ними. У подножия пирамиды – столбы, увенчанные темными шарами. Данила присмотрелся и понял, что это – головы, ссохшиеся головы. Наверное, многие из племени Вождя и Лианы нашли здесь свой конец.

У стен домов – калеки и нищие. Тонкие конечности, изуродованные, с вспухшими суставами, выпяченные животы – не от сытости, нет, бывает такая пухлость. Изъязвленные лица, бельма глаз, молчаливая мольба. Но нищим не подают. Они просто тихо умирают, выставив свое убожество и свою смерть напоказ.

Булькающее в котлах варево предназначается другим. Одетые в шкуры или в бордовые ткани, другие змееглазые – чистые, сытые, с бритыми татуированными головами, подходят к кострам и получают ритуальные (видимо) чаши с яством или напитком, не разобрать отсюда.

Прохаживаются в толпе стражи в таких же, как на Даниле, одеждах.

Носятся дети – оборванные дети бедноты.

Отпрыски правящего класса чинно следуют за родителями. Вот проплыл паланкин, мускулистые носильщики поставили его на постамент у самой пирамиды. Отдернула тяжелую штору тонкая рука в медных, тускло посверкивающих браслетах, и показалась хозяйка – изящная, закутанная по самую шею в ярко-алую ткань женщина. Черные волосы взбиты в сложную высокую прическу, на шее – многослойное ожерелье из перьев, костей и зубов.

Данила замер, не в силах пошевелиться, оглушенный и ошарашенный.

К навязчивому запаху специй примешался неслышный, но отчетливый запах страха. Все пришедшие на площадь боялись. Данила прислонился к стене.

Что-то происходило на пирамиде. Вот на площадку – не на самом верху, а посередине лестницы – вышли змееглазые в особенно ярких нарядах. Лица их, как видно даже отсюда, выкрашены белым, в руках – длинные жезлы.

Грохнули скрытые где-то барабаны.

Собравшиеся замолчали и уставились на пирамиду.

Жрец вскинул к небу руки.

Даниле стало ясно, что сейчас произойдет. Он (или Момент?) интересовался культурами Южной Америки, ацтеками и майя и знал, что они практиковали человеческие жертвоприношения.

Стало тихо. Так тихо, что голос жреца разнесся над площадью, будто он вещал в мегафон.

– Мы пришшшли просссить об удаче! – выкрикнул жрец.

Ну да, конечно! И для этого нужно укокошить десятка полтора соплеменников? Вы же так вымрете, сволочи! Раньше небось людей в жертвы приносили, а теперь за своих принялись?

– Нашшшим вождям! Их друзьям! Мы пришшшли просссить милосссти Змея!

Толпа ответила дружным ревом. Снова вступили барабаны, и рев этот вскоре стал ритмичным, а Данила разобрал повторяющееся слово.

– Змей! – скандировала толпа. – Змей!

– В лучшшший мир! – надрывался жрец. – Пусссть дорога будет легкой!

– Змей!!!

Не смотреть бы. Но Данила не мог отвести взгляда. На площадку вышли другие змееглазые, четверо, нагие и беззащитные. Не изможденные, нет: молодые и здоровые. На шее одной из них покачивалась гирлянда из цветов.

Вновь стало тихо. Жужжали над котлами мухи, да почти неслышно постанывал умирающий у стены. Жрец вскинул жезл. Один из его помощников ухватил девушку за волосы на затылке, запрокинул голову, обнажив шею.

Данила сжал кулаки. «Это – не люди. Это – лешие, змееглазые, незнакомый народ. Это – другой мир».

Жрец развернулся и полоснул жертву по горлу изогнутым ножом.

Темная кровь хлынула из раны.

– ЗМЕЙ!!!

Даниле показалось, что он видит его, видит Змея, божество кровожадное и древнее. Видит, как покачивается голова рептилии, с благосклонностью взирающей на собрание… Нет, конечно, показалось. От жары, вони, крика, от ритма, вновь подхваченного барабанами, дикости происходящего.

Тело упало и покатилось по ступеням вниз.

Следующая жертва. Жрец, повременив с убийством, взял слово:

– Друзьям из другого мира! Лукавому! Легкой дороги!

Сперва Данила решил, что ослышался. Но прозвище отца жрец произнес по-русски:

– Змей!!!

Второе тело катится вниз. Там, у подножия, его подхватывают и уносят. Лижут пропитанную кровью землю чупакабры, они здесь ручные, типа собак.

Дальше смотреть не имело смысла, как более не имело смысла и брать «языка»: яснее ясного, что виденная несколько часов назад процессия – отряд отца. Астрахан-старший покинул город и отправился куда-то, если верить жрецу, в сопровождении змееглазых.

И Данила даже знал куда: к алтарю в джунглях, открывающему змееглазым проход в лучший мир.