Александр Лаврентьев - Неформал

И тут слева от меня выстрелы раздались. Один, второй, третий, четвертый! Брызнуло в сторону чем-то вонючим, взвыла тварюга эта черная, хотела все-таки извернуться и меня достать, зубы ее кривые у меня над головой в сантиметрах щелкнули, да Маришка ей не дала, так и стреляла, пока тварюга эта вниз к своим товаркам не скатилась. А потом еще одна, четвертая, прямо в лобовую на меня прыгнула, а другая прыжками стала по насыпи нас обходить. Ну, четвертую я очередью в лоб встретил. Молился, чтобы не промазать, потому что понял, что упустил из виду шестую тварь. Которая, кажется, тоже на стену прыгнула и куда-то вверх по стене убежала. Попал я четвертой твари прямо в морду, но остановилась она не сразу, пришлось, теряя драгоценные мгновения, еще два раза в нее выстрелить. Тут и свалилась на меня эта дрянь сверху, я только автоматом от нее загородиться успел, как она мне на голову упала, ну и покатились мы с ней вместе вниз, по камням. На счастье мое, упали мы так, что сначала на острые камни она грохнулась, а уж потом я, и мы к подножию насыпи свалились, там камни были помельче, вроде гравия. В общем, упал я на этот гравий, да проехался по нему на спине, а тварь эта на мне сверху сидит. Худая-худая, а весу в ней, как в небольшом автомобиле! Кругом темно, и луч от фонаря ей прямо в морду светит. Хорошо я ее рассмотрел, но лучше бы эту образину мне никогда не видеть! Зубы у нее как частокол. Шипит! А самое интересное, что автомат она мой схватила не челюстями, как любое животное бы сделало, а лапами, и на меня зубами своими адскими щелкает, вот-вот достанет! Мне бы автомат бросить, да нож вытащить, но только я автомат бросить не могу, тогда ведь между мной и тварью вообще ничего не останется! А она опять − щелк зубами, чуть ухо мне не откусила, я еле увернуться успел. Слышу, наверху Маришка из пистолета стреляет. Мне бы ей помочь, а я с этой тварью вожусь, ничего сделать не могу! А от твари гнильем воняет, с зубов слюна капает, всю куртку мне изгадила! А потом чувствую я, как она когтями на задних лапах начинает мне в ноги впиваться. Больно, сил нет! Ну я снова на автомат налег, думаю, оттолкну все-таки ее, проклятую, от себя, я ведь не слабосильный какой-нибудь, в спортзал ходил, не всегда, правда. А она снова – клац зубами в сантиметре от моего носа! И тут чувствую я локтем, рядом что-то лежит, а это факел, который я сюда бросил, тлеет еще, да только как его поднимешь? И тут я в первый раз, наверное, в своей жизни понял, что такое «жилы трещат». Так вот – они у меня натурально затрещали, потому что я все силы приложил и даже сверх того, что мог, чтобы тварину эту от себя оттолкнуть, да только это ничего не дало.

А потом вдруг снова выстрел надо мной хлестанул. Один – единственный. И все. И тварь эта сразу же в судорогах биться стала, я в сторону откатился, а потом на коленках отполз еще немного да только на другую тварь, уже мертвую, наткнулся, ну и с перепугу шарахнулся в сторону, автомат вскинул. И только потом понял, что кончилось уже все. Маришка надо мной стоит, пистолет опустила, и смотрит на чудище это. А чудище уже еле шевелится. Но тут я не выдержал и добил его. Хотя и зря. Патроны надо беречь.

А потом Маришка вдруг зашаталась, я ее еле подхватить успел. Плохо ей стало. Вывернуло ее наизнанку тут же возле этих мертвых страшил. Да меня и самого тошнило от одного запаха. А потом она на колени опустилась, я у нее пистолет забрал и обнял. Ну что еще я мог в этой ситуации сделать? Только по голове погладить… А потом слышу: она плачет. Горько так. Мне в вонючий лацкан куртки уткнулась и ревет. А ее все по голове глажу и приговариваю:

– Ну, что ты… Ну, не плачь… Ну, Маришка…

Эх, как бы я хотел тогда, чтобы всего это с нами не случилось! Чтобы не видела она этих чудовищ, и чтобы мы не сидели бы сейчас на дне какого-то черного провала…

А она проревелась, слезы утерла и говорит:

– А что, Шурыч, ты уже видел таких, да?

Не врать же мне.

– Да, – говорю, – видел, не таких только. Других. Но тоже страшно было.

– Много? – спрашивает.

– Да, много… Мир совсем теперь другим стал.

– А почему, – спрашивает она, – все умерли, а мы среди этих монстров остались?

– Не знаю, – говорю я ей, – мне отец Евлампий сказал, что остались те, кто еще не нашел свою дорожку, а больше ничего не сказал. Я же тебе говорил, отец Евлампий – священник-конви. Их на самом деле православными христианами называют…

А она, оказывается, мимо ушей пропустила все, что я ей у костра рассказывал!

– Погоди, – говорит, – Шурыч, я же сама знаю, кто такие конви. Экстремисты. Поклоняются непонятно кому.

Ну я встал.

– Непонятно кому, говоришь? – а у самого внутри все прямо так и закипает, я на ноги вскочил и отошел от нее на несколько шагов. – Богу они поклоняются! Поняла? Богу! Богу − Отцу Вседержителю, Творцу неба и земли, поняла? Они мне жизнь спасли, когда меня бюреры убивать везли, поняла? У меня и батя конви был. И мама! И сам я конви! Потому и отдали меня в интернат всякие сволочи вроде Ромберга этого! Поняла? Ты поняла меня? А еще отец Евлампий знал о тебе все! Понимаешь, все! И это он меня сюда отправил, к тебе. Тебя спасать! Хотя что ему до тебя? Он и меня тогда спас, когда батя погиб. А сам он помирать там остался… – замолчал я, а сам чувствую – сейчас разревусь.

А Маришка с колен поднялась и сначала даже отступила от меня на шаг. А потом, наоборот, вплотную подошла и обняла. Голову мне на плечо уронила и молчит. Я сначала вырывался, а потом перестал. По волосам ее гладить начал, и в носу у меня щиплет так, что еле сдерживаюсь.

– Ты, Шурыч, – говорит Маришка, – не кричи, а то они снова придут. Я тебе верю, слышишь? Ну?

Женщины – они такие. Всегда знают, чего и когда сказать. Я только понял тогда, что в Бога она не верит. Ну может, и верит в кого-то по-своему, мне вот, например, верит, а про Бога она даже и не думала никогда, наверное. Но тут я опомнился.

Надо было дальше идти.

В общем, сначала я автомат проверил, там, в магазине, чуть меньше половины оставалось. Потом пистолет посмотрел да перезарядил его. А потом я вниз спустился да аптечку нашел там, где и оставил, на бревно сел, штанину правую задрал. Так и есть. Царапины неглубокие, но широкие, правда, кровь запекалась довольно быстро, так что я сверху раны обработал, Маришка ногу мне перемотала, а потом укол антибиотика в руку вколола. Ну как на сборах! В трицепс – так мышца называется. Разгибатель руки. Это Маришка настояла, я все отнекивался, на мне же заживает все, как на собаке, быстро. Наверное, правильно настояла, воняло же от этих тварей, словно они из могилы вылезли только что, мало ли какая инфекция. А потом мы плеск услышали. Я гачу обратно раскатал да в сторону провала посветил, думал, может, опять этот сумасшедший ктулху назад лезет, а там нету никого. Ну я к краю подошел. Гляжу, а вода-то ближе стала! Я на террасу вернулся, Маришке сказал, что вода поднимается. У нее лицо вытянулось.

Читать дальше