Юлия Федотова - Последнее поколение

Впрочем, всё это дремучие суеверия, с которыми верховной власти надлежит бороться, а не культивировать в собственных душах… Даже удивительно, сколько их расплодилось в Арингораде — всяческих примет и предрассудков — с тех пор, как государственная идеология переориентирована была на атеизм! Пожалуй, правы попы и монахи, утверждая, что безбожники, на деле — самые суеверные из людей… А может, не в религии дело, а в постоянном страхе? И чем страшнее и опаснее жизнь, тем больше разнообразных глупостей измышляет человеческий разум, ища спасения? Взять, к примеру, те годы, когда он служил в болотном треге. Об этом не принято говорить вслух, но были среди них парни (главным, образом, с дальнего севера), что чтили по-прежнему, по-имперски и Мать-Вдовицу, и троих сыновей её. Они, как положено верующим, пели тайком молитвы, и в храмы пробирались, при случае, и даты соблюдали свято: не сквернословили и не мылись в праздничные дни. Однако никто из них, светлых душой, не решился бы выйти в дальний рейд, не оставив в расположении трега монету либо другую какую мелочь. Или, к примеру, не дождавшись второго заката, надеть на себя сапоги, только что снятые с мертвеца. Или пред боем завести разговор о родителях и отчем доме: это значило — прощаться. Даже вшей бить полагалось с оглядкой — сидя спиной к югу.

Существовало ещё множество самых диких запретов и предписаний, которые его сослуживцы дружно выполняли тогда, и о большинстве из них цергард Эйнер нигде потом не слышал. Только им, диверсантам-смертникам эти приметы принадлежали. Появлению некоторых он сам был свидетелем. Был такой случай: один парень, Скер-ат по отцу — имя выпало из памяти, раздевая убитого южанина-таргадара, нашёл на нём маленькую шейную сумочку, красиво вышитую женской рукой, а в ней — фото милой девушки, видно, той самой вышивальщицы. Насчёт фотографий уже существовало строгое правило — глаза проткнуть и в топь. Так он и поступил. Но сумочку пожалел, себе на шею перевесил. И что же? Суток не прошло, как лежал он в болотной жиже лицом кверху, и точно посередь залитого кровью трофея чернела пробитая осколком дыра. С тех пор они часто находили такие сумочки, видно, они были в моде у южан. Но себе больше не оставляли, мало того прикоснуться боялись. Но если кто всё же дотронулся случайно, тот должен был непременно разрезать ладонь и, напоив находку собственной кровью, проткнуть вражеским ножом. (Кое-кто специально для этой цели держал при себе трофейное оружие, благо, с ним приметы были связаны исключительно добрые, хоть обвешайся с ног до головы.) Этот обычай стал одним из самых строгих, хотя два года спустя, когда состав их трега обновился почти полностью, история его возникновения забылась. Только те и помнили, кто знал несчастного Скер-ата лично, но новичкам не рассказывали — вдруг тоже не к добру?

Глупость, конечно, чепуха несусветная — и тогда понимал это Эйнер Рег-ат, и теперь особенно, а всё-таки засела фальшивая монетка в душе маленькой занозой: вдруг да не к добру?

От неприятных мыслей его отвлёк стук.

— Подъём! — это барабанил по крышке капсулы Гвейран. — С прибытием на родину, господа разведчики!

Следуя продуманному цергардом плану, он посадил катер на дальней окраине столицы, туда, где за кварталами мёртвых домов простиралась свежая, голодная топь, призванная послужить надёжным укрытием для инопланетной техники. Сели незамеченными — корпус катера состоял из углеродистых сплавов и был невидим для церангских радаров. Если же случились очевидцы их посадки — тоже не беда. Им и в голову не придёт, заподозрить в упавшем с неба объекте корабль пришельцев. Подумают: неразорвавшийся снаряд упал в топь — туда ему и дорога.

… Под ногами угрожающе пружинило — ох, не потонуть бы теперь, когда дело так близко к развязке!

Цергард Эйнер первым ступил на поверхность родной планеты. Не потому, что это казалось символичным — просто случайно так вышло. Тапри замешкался, собирая имущество, коим разжился в гостях, Гвейран должен был отключить приборы. Эйнера же ничто не задерживало, он спустился по трапу налегке, с одной лишь портативной полевой рацией в руках. Той самой, что изготовлена была, эксперимента ради, на структурном синтезаторе.

Она сослужила им добрую службу — не пришлось тащиться пешком по ночному городу, в разгар комендантского часа. Подкатил на «велардере» дядька Хрит, доставил до места «с ветерком», по его любимому довоенному выражению. Хотя, на самом деле, какой там «ветерок» — тащились еле-еле, объезжая вечные воронки и завалы.

— Ну, как у нас дела? — спросил цергард Эйнер с полдороги. Что-то тревожно у него вдруг стало на сердце: непривычно молчаливым казался обычно словоохотливый Хрит. — Всё в порядке?

Регард хмыкнул, крякнул, будто собираясь с духом, а потом выдал ответ. Не доложил, как следует, по уставному, а промямлил нехотя:

— Да как сказать… Вроде бы всё ничего, как обычно… Кроме одной малости.

— Говори! — страшным голосом прорычал цергард Эйнер, привстав с кресла. Он слишком хорошо знал дядьку Хрита, все его хмыканья, кряканья и прочие интонации.

— Скажу, куда деваться. Один чёрт, доложат. Так лучше уж я…

— Да не тяни ты! Докладывай уже! — взмолился Верховный жалобно. — Ну что за манера! — он чувствовал, как начинают дрожать руки.

— Короче, всё хорошо, кроме одного. Шпионы твои… те самые, из семь дробь девять… Пропали они.

Что-то холодное возникло в груди и камнем провалилось в живот — будто оборвалось.

— КАК?!!

— Да чёрт его знает, как. Бесследно. На той неделе утренняя смена пришла заступать — камера открыта, охранники уже холодные. Сами открыли, сами впустили, тут их и — он чиркнул пальцем по горлу. — … Сидельцев никого. Записи стёрты. Наши ищут — пока безуспешно. Спецы работали.

— Вот только этого нам для полноты счастья и не хватало! — устало вздохнул цергард и прижался лбом к холодному бронированному стеклу.

А из недр памяти наблюдателя Стаднецкого всплыли вдруг слова старой как мир, развесёлой песенки: «Всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хо-ро-шо!..»

— Позор! — бессвязно шипел Верховный цергард Эйнер. — По-зо-ри-ще! Служба Внешней безопасности — гордость Отечества! Стоило оставить на пару дней! Из под носа, из под самого носа! — и, совсем уж сбившись на солдатский жаргон, беспомощно разведя руками, — разведчики, мать вашу! Бойцы невидимого фронта! Нет, я с вас просто офигеваю !!!

Подчинённые слушали в тяжёлом молчании, прятали глаза, даже те, кто к делу по должности отношения не имел и вины за собой не чувствовал. Стыдно было. Редко доводилось видеть начальство в таком состоянии.

Впрочем, длилась словесная экзекуция недолго. Припомнив ещё пару-тройку изящных оборотов казарменной лексики, цергард Эйнер внешне успокоился, стал прежним — корректным и сдержанным. Даже извинился за резкость. Ох, лучше бы не извинялся — совсем тошно стало. Так подвели своего , так подвели! Начальник ведомственной охраны, Форгард Хевег вслух попросил об отставке, а мысленно решил застрелиться.