Юлия Федотова - Последнее поколение

Однако, и напиться не пришлось — не достал. Жил в доме на углу Федеративной и Патриотической (бывшей Водовозной) один скользкий плешивенький человечек. Лучевой удар лишил его волос и здоровья, честно трудиться во благо Отечества он не мог. Соответственно, и государственного пайка не получал. Приходилось искать иные средства существования, и в этом он преуспел, будучи глубоко убежденным, что указы для того и пишутся, чтобы их нарушать. В его случае речь шла об «Указе о Трезвости». Удивительный дар был у плешивого человечка — умел гнать белый спирт буквально из всего, что худо-бедно поддаётся ферментированию. Их хверсовых очисток, к примеру. Каковые очистки сбывал ему из-под полы за процент от прибыли судомой из общественной столовой при седьмом пороховом заводе.

Служба Внешней безопасности в лице бывшего агарда Хрита о деятельности преступной группировки была прекрасно осведомлена, и как могла, деятельность эту покрывала. Потому что, хоть и входило спиртное в паёк контрразведчиков — было предписано для успокоения нервов, в связи с особо опасной работой — но в таком скромном количестве, что напиться им было никак не возможно. В результате, не только не успокаивались нервы, но ещё больше расшатывались: раздразнишь себя пайковой скляночкой, душа требует продолжения — а где взять? Известно: на углу Федеративной и Патриотической. Притом в полцены — за «протекцию».

И пошёл дядька Хрит, сразу после Совета, знакомым маршрутом. Как был в новёхонькой, первого срока, форме Верховного цергарда Федерации, так и пошёл. И не сразу даже сообразил, чего это на него люди оглядываются? Хотя, они его и без формы уже узнали бы — по официальному портрету. Со всех плакатов на дверях общественных зданий, со всех листовок на тумбах официальных объявлений глядел на дядьку Хрита его портрет, красивый и важный, много лучше оригинала, но всё-таки безошибочно опознаваемый. Вот понавесили, подумалось с неудовольствием. На каждом углу, как уголовного, только что подписи «разыскивается опасный преступник» не хватает! Ох, непросто станет работать по профессии , при такой-то известности! Так думал дядька Хрит, и только через три квартала сообразил, что думает глупость.

В конце же четвёртого квартала его ждало горькое разочарование. Опечатанная дверь. Пятна плохо замытой крови на лестничной клетке. Следы волочения у подъезда. Характерные отпечатки протекторов автозака. Добралась-таки Внутренняя безопасность до злачного места! Не иначе, добрые соседи исполнили свой гражданский долг! Смачно плюнув с досады, Верховный цергард Федерации побрёл до дому.

Обычно шумное семейство встретило отца глубоким молчанием. Притихшие, жались по углам дети. Дверь открыла САМА.

Это была мощная, широкоплечая и широкобёдрая баба, весьма упитанная, не смотря на трудное военное время — откормилась на штабных пайках. А было время — как тростиночка ходила, как аристократка … Но пять детей — это пять детей. Ничего от неё прежней не осталось, и он её давно уже не любил, и она это знала, но не особо печалилась. Она родила для Отечества пятерых будущих солдат, и требовала от мужа и прочих окружающих уважения. А любовь — это для молодых и глупых.

И вот теперь она встречала его на пороге, одна рука в бок, в другой — листовка, не иначе как с тумбы ободранная, губы аж белые от злости, и подсинённые пороховой настойкой волосы нечёсаны, торчком стоят, как у болотной ведьмы Зупы из сказки.

— Это как понимать?!!

— Так и понимай, как видишь, — пробурчал муж. — Что тебе не нравится? Паёк больше будет.

— Что мне не нравится?! Ах, что мне не нравится?!! — и пошло-поехало: почему сразу не сказал, четыре дня прошло, от соседок только и узнала, вся Федерация знает, только родная жена, как последняя дура, не при делах, её поздравляют, а она глазами хлопает, и так далее, и в том же духе, и по второму кругу, и по третьему…

Женщина орала, брызгала слюной, а он её и не слушал даже, не замечал почти — за долгие годы совместной жизни научился пропускать истерики мимо ушей. Он сидел на пустом оружейном ящике, приспособленном вместо табурета, думал о том, что одно только короткое отработанное движение — и не станет ничего этого. И вместо голосящей растрёпанной бабы в грязном халате второго срока (от тётки по наследству достался, донашивает) будет грузная молчаливая тушка с неестественно вывернутой шеей. И никаких последствий. Замнут дело. Потому что — Верховный. Высшая власть.

Ему частенько хотелось её убить. И даже Верховным для этого становиться было необязательно. Что стоит специалисту его уровня спрятать концы в болото, да так, что пусть хоть всё Кузарово ведомство носом топь перепахивает — в жизни ничего не раскроется! Может, и убил бы однажды, сгоряча — одно останавливало: она мать его детей. И как после этого он станет смотреть им в глаза? Как жить с таким грузом на душе? Цергард Реган жил… И ему, Хриту, одному на всём свете было известно, куда именно «ушла» мать мальчика Эйнера. Сам помогал прятать тело, и помнил, как тряслись руки у боевого офицера Регана, все огни и топи прошедшего… Нет, он не хотел повторения судьбы своего командира.

Лучше было бы просто уйти. Но — закон! Разводы запрещены родителям, имеющим детей моложе трёх лет. А у них в семействе таковые не переводятся годами. Только один начинает подрастать, забрезжит на горизонте Свобода — тут нате вам, новый заводится! Однако, что для простого человека — непреодолимая преграда, для Верховного — досадная помеха, которую с большими или меньшими хлопотами, но можно преодолеть…

— Умолкни, баба, — очень спокойно, тоном цергарда Эйнера, велел жене Хрит. — Ты мне надоела. Если и дальше станешь орать, я тебя прогоню, а себе возьму новую жену, молодую и красивую. Какую не стыдно показать рядом с «живым олицетворением Отечества».

Странно, но она умолкла.

Всё межзакатье он наслаждался непривычной тишиной. Дети продолжали жаться по углам, обычных перебранок и драк не затевали, даже малец не вопил, хоть и уродился весь в мать. Жена демонстративно молчала на кухне, в надежде что мужу станет неприятна напряжённая обстановка в доме, и он заговорит первым. А тому только этого и надо было — растянулся на койке, уставился в телевизор, будто никогда в жизни парадов не видел… И то сказать — это в его честь был парад…

Тогда она подошла к нему сама. Примиряющее подпихнула в бок толстым коленом, голым и белым.

— Слышь ты, олицетворение Отечества! Тебя хоть по какому ведомству поставили?

— А? — рассеяно откликнулся муж, сам он об этом до сих пор не успел задуматься. Пока суд да дело, церемонии, парады и заседания, к непосредственным обязанностям ещё не приступал. — Ну, как? Заместо Сварны покойного. Значит, Пропаганда и агитация!