Сергей Сезин - Провозвестник Тьмы

Что наши расчеты напоминали? А классическое: «Гладко вписано в бумаге, да забыли про овраги…» Потому облажаться, как генералы на Черной речке, мы вполне можем. Хоть мы оба не генералы, а старшие лейтенанты. Но нет среди нас Льва Николаевича Толстого, чтобы сочинил про наш печальный конец хотя бы такую песню. Разве что Николай Акимович окажется не только балагуром, но и беллетристом. Ладно, что там еще было в песне?

Ну доносить на нас будет некому. Разве что какой-то мартыхай обучится письму и напишет, а хмыря подговорит отнести свое творение Беленко. Ладно, закончим же словами Льва Николаевича и займемся делом.

И что-то там такое про «ихню мать, кто туда водил». Будем надеяться, что нам тоже отступить удастся. И нас такими словами не помянут. Хотя три генерала, чью мать Толстой помянул не самыми лучшими словами, там и легли. Тот самый Вревский словно специально ждал, когда в него попадет очередное ядро, и не уходил. Одно ядро попало в лошадь его – он остался. Еще одно ядро его только контузило – он опять остался на том же месте. Затем третье – уже точно в голову.

И генерал Реад, про которого артиллерии поручик Толстой написал: «Туда умного не надо, вы пошлите-ка Реада». И полтораста лет все его поминают как понятно кого. Меж тем это была уже шестая война генерала, и всегда он демонстрировал «всегдашнее свое мужество и распорядительность». И командиром полка он стал в двадцать пять лет. А что сделал сам Толстой к этому возрасту? Он только приступил к серьезному делу, начав писать профессионально, поступил на военную службу, а до этого его бросало в разные стороны: от неудачной учебы в университете до заведения школы для крестьянских детей, от написания вальса до проигрышей в карты. А потом сочинил песню, в которой генерала Реада выставил остолопом, а другого генерала, Липранди – нерешительным интриганом.

А Липранди – единственный из русских генералов той войны – нанес поражение в поле союзникам и обогатил английский язык двумя понятиями, одно из которых обозначает «оборона из последних сил», а второе – «храбро исполненное, но провалившееся дело». Кто еще так смог за три «горячие войны» и бесконечное «холодное» противостояние с англичанами? Никто, но… велика сила художественной литературы, особенно когда ею пользуются не подумав. Пока я предавался историко-литературным измышлениям, заглушая нехорошие предчувствия, мы двигались к самой южной группе вагонов. К сожалению, с аэрофотосъемкой в этом мире обстояло плохо, оттого мы опирались на набросок пилота, который указал только число подвижного состава в каждой группе. Что из этих пяти единиц было чем – вагоном, полувагоном, паровозом, – мы не знали. И на том спасибо – летать недалеко от Тьмы опасно. Вон она стоит над лесом, словно ядерный гриб от бомбы на много мегатонн. И заставляет руки дрожать и голову ощущать шум в ней. Неплохо бы, если, как в прошлый раз, отключится эта неприятная реакция на нее. Только не станет ли от этого хуже?

Вот и выбираешь то, выбор чего от тебя совершенно не зависит. А что же делать? Страшно, что «тонкая красная линия» между нормальностью и болезнью возьмет и подастся назад… Отключиться бы как-то от этого ощущения, как можно отключиться от играющего в комнате радио. А воевать мне тогда как, коль ушел не то в астрал, не то в транс? А никак. Невеселый выбор между адреналиновым кризом и предложением себя на завтрак порождению Тьмы. А давление Тьмы усиливается, как бы от ощущений не стошнило. И не только меня: у автоматчиков напротив лица побледнели. Глянул на свои пальцы на цевье «томпсона» – и удивился: они выстукивают какой-то танец. Не то удивительно, что стучу пальцами, как будто на пианино играю, а то, что голова этого не осознает. Неужели она у меня периодически отключается?

Машина резко остановилась. Борисевич повернулся к нам и скомандовал: «Пошли!» Автоматчики начали выскакивать через двери. Мы с Герасименко выходили последними. Я перехватил поудобнее автомат, глянул на Николая Акимовича. А выглядит он совершенно спокойным, сидит, непринужденно держа в руках СКС, и как будто не под Тьмой находится.

Железные нервы у мужика, не то что мои. Он, наверное, где-то повоевал, а вот где? Увы. Миры у нас разные, я про такую войну мог и не слыхать. Теперь и нам пора. Жаль, что тогда американцы не додумались сделать в бортах бойницы для стрельбы, чтоб через них можно было и глянуть, и пострелять, не поднимаясь над бортом. А еще лучше – смотровой прибор, но сошла бы и бойница. Теперь наш черед – выскочили и развернулись, как согласовано: я – влево, он – вправо.

Ага, вот и наши вагоны. Два двухосных вагона, платформа, два полувагона. Автоматчики бдят, а мы идем к вагонам. Борисевич, еще автоматчик, я, Герасименко. У автоматчика за спиной сумка с аккумуляторной батареей. Подошли к дверям левого вагона. Взяли дверь на прицел. Дверь запломбирована. Вот уж не знаю, заведется ли там тварь и что с ней будет за многие годы сидения под замком. Но лучше перебдеть, чем недобдеть. Николай Акимович подошел поближе, достал из кармана бумажку, глянул номера нужных нам вагонов. Пригляделся к вагону, отрицательно мотнул головой. Мы все переместились к правому вагону. Он тоже оказался не тем.

Борисевич сказал мне:

– Алексей, снимай пломбу, глянем, что там!

Я вынул малые ножницы для резки проволоки, перекусил проволочки пломбы. Потом отступил и навалился на дверь, откатывая ее. Остальные взяли дверной проем на прицел. Дверь со скрежетом отъехала по направляющей, я выпустил ее и схватился за «томпсон». Но тихо, никто оттуда не выскакивает. А внутри пусто. Совсем пусто. Даже черной травы нет. Ну, это понятно: вон крыша какая дырявая, так что свет тут был и мешал тварям заводиться. Но на кой бес железнодорожники пустой вагон запломбировали?

Борисевича посетила такая же мысль, и он спросил о том Герасименко.

– Да кто их знает!

Переместились к первому вагону, повторили процедуру. Здесь травка была, и мы ее пожгли фонарем, что был у автоматчика. А груз – увы, не ценный – колючая проволока. Ее меткомбинат в Углегорске делает тоже. Валяйся она в безопасном месте – можно было бы и прибрать. Но рисковать ради нее жизнью не стоит. Потому мы погрузились и двинули дальше по маршруту. Следующая группа – три вагона, и совсем недалеко.

Что-то я малость путаться начал, вроде бы эта группа вагонов должна была быть слева, а мы едем в противоположную сторону. А может, мы просто петлю сейчас сделаем и вернемся в нужное место? А мне совсем нехорошо становится, голова прямо аж плывет – как бы не отключиться совсем. И на свет смотреть больно. Я голову опустил и глаза прикрыл: так чуть легче.