Максим Резниченко - Мертвый Город

А я… А что я? Я устал. У меня нет сил ни скорбеть, ни горевать. Где-то на периферии собственного сознания я осознаю и ужасаюсь страшной смерти друга, с которым у меня были самые близкие отношения из всей нашей группы, но безмерная усталость сковывает чувства и не дает волю эмоциям. Мне будет не хватать твоих веселых шуток, неутомимой жизнерадостности и обезоруживающей непосредственности. Я буду горевать по тебе. Надеюсь, ты сейчас в лучшем из миров. Твое тело исчезло, растаяло в воздухе, будто ты был каким-то созданием . Но это не так, и я знаю это, я уверен в этом на сто, нет, на тысячу процентов. Потому что невозможно создать существо, настолько точно повторяющее свой оригинал. Такое сделать в принципе невозможно. Ну, а то, что твое тело исчезло… В этом странном месте, в этом проклятом мертвом городе, отнявшем у меня уже трех близких людей, кажется, возможно все. Но клянусь тебе, я выясню что это за место, я выясню его природу, и если понадобится, уничтожу его, сотру, вырву из любой реальности, только докопаюсь до сути. Меня не остановит ничто. И никто.

Яркое, словно вспышка, воспоминание о неизвестном человеке в черном плаще встряхивает мое сознание, проясняя мысли и заставляя что-то ворочаться глубоко внутри меня, что-то темное и ужасное. Я уже предвкушаю, что сделаю с тобой, проклятый ублюдок. Я буду резать тебя медленно и не спеша, давая возможность тебе же вдоволь прочувствовать весь ужас и безысходность. Я буду сжигать тебя на медленном огне, буду с живого сдирать шкуру, загонять под ногти ржавые иглы, вспарывать брюхо, чтобы ты увидел собственные кишки. И я не дам тебе проснуться. Ты сдохнешь не сразу. Меня ничто не остановит…

Какой-то частью сознания я улавливаю звук, новый шум, появившийся, словно из ниоткуда и не сразу понимаю его природу. Его издаю я. Глухой, злой, полный ненависти рык рвется из меня. В ослепляющей ярости сжимаю и разжимаю кулаки. Мои зубы скрипят от неимоверного усилия сжимающих их челюстей. Мое сердце стучит в груди, гулко ударяясь о ребра, и этот тяжелый ритм отдается в моей голове частыми, как барабанная дробь, ударами.

Что-то касается моего плеча, и я резко разворачиваюсь, готовый рвать и крушить все вокруг голыми руками. Но передо мной стоит Клаус, с испугом отдернувший руку.

– Что? – хриплый сип вырывается из моего горла.

– Ты в порядке? – он отступает на несколько шагов.

Смотрю на него пристально, рассчитывая, куда бить в первую очередь, чтобы не насмерть. Он видит мой взгляд и спешно отступает еще на два шага.

– Максим, ты что? – он вскидывает руки, показывая мне открытые ладони.

– Максим… – тихий голос за спиной.

Оборачиваюсь на него. Меня встречают полные слез и страха голубые глаза.

– Максим, не нужно, пожалуйста, – шепчет она, и слезы все бегут из ее глаз, стекая по щеке, цепляясь какие-то мгновения за подбородок, и срываются вниз, на грязную, покрытую пылью одежду. – Не ссорьтесь, прошу…

У нее из-под шлема снова выбился упрямый светлый локон, на который девушка не обращает внимания, хотя он лезет ей прямо в глаза.

– Это я… Это я виновата… Я должна была следить… Следить за улицей, откуда… Откуда появились скорпионы… – ее исповедь прерывается всхлипами, ее плечи дрожат, и она снова прячет лицо в ладонях.

И мои закаменевшие от напряжения мышцы сводит судорогой, когда их начинает внезапно отпускать. Как будто срабатывает предохранитель, не давая мозгу окунуться в пучину безумия, кровавой волной едва не захлестнувшего меня. Вид плачущей Сони, у которой на руках умер Семен, наполняет мое уставшее сердце безмерной жалостью. И я делаю к ней шаг. Она испуганно сжимается, все еще стоя на коленях, а я замираю ошарашенный ее реакцией. Почему?! Девушка поднимает голову и глядит на меня в страхе красными от слез глазами. Стараясь не встречаться с ней взглядом, отворачиваюсь.

– Сколько нам до цели? – спрашиваю у Клауса.

Он замер метрах в пяти от меня и смотрит настороженно, а после моего вопроса – недоуменно.

– Откуда… – начинает он.

– Выбирай, – перебиваю его, – или идешь с нами, или сам.

– Конечно, вместе, – не раздумывая отвечает он. – Но при чем…

– При том, – не даю ему закончить и без того понятную мысль. Гляжу на него хмуро и говорю, – Тогда рассказывай, сколько нам осталось.

Он смотрит на меня удивленно, но не спешит что-либо говорить. А я уверен, что он знает, уверен, что он может довести нас до цели кратчайшим путем. Наверное, что-то все-таки читается в моем взгляде, потому что он отвечает наконец:

– Если мы двигаемся к двум высоткам, то нам осталось пройти не больше километра.

– Реки, другие препятствия на пути следования есть? – я продолжаю спрашивать.

– Рек нет, – произносит он с запинкой.

– А что есть?

– Чуть в стороне от пути есть… раньше было озеро и парк, но сейчас, наверное, ничего, – неохотно поясняет он.

– Раньше? – не понимаю я.

Клаус молчит, глядя на меня исподлобья, и упрямо сжимает губы.

– Раньше. Сейчас – не знаю.

Слежу за ним внимательно, пытаясь понять, что он имел в виду, сказав: «раньше», – но его лицо превратилось в непроницаемую маску.

– Ты все мне расскажешь, – говорю ему.

– Не раньше, чем это сделаешь ты, – холодно парирует он. – Ты ведь помнишь о своем обещании?

– Я сдержу свое слово.

Отворачиваюсь от него. Соня вслушивается в наш разговор, жадно ловя каждое слово. Она уже не плачет, только временами судорожно всхлипывает. Смотрит на меня испуганно, но я уже спокоен. Протягиваю к ней руку и делаю шаг. Девушка снова вся как-то сжимается, будто я хочу ее обидеть. Стараясь не выдать разрывающую сердце жалость, приближаюсь к ней. Соня несмело вкладывает свою ладонь в мою протянутую руку, опирается на нее и поднимается на ноги. Замирает на миг, а потом бросается мне на грудь и заливается громким раздирающим плачем, выплескивая весь страх, боль и отчаяние. Я шепчу ей какие-то глупости, стараясь успокоить. Не хочу думать о том, чтобы она считала себя виноватой. Она должна жить и бороться дальше. Пусть сейчас плачет. Пусть хоть кому-нибудь станет легче.

Нас осталось трое. Уже трое…

Соня наконец успокоилась, но все равно продолжает бормотать что-то про свою вину. Я ни в чем не переубеждаю ее, потому что сил на разговоры попросту нет. Потом, когда мы выберемся отсюда, возможно, мы и поговорим о случившемся. Если она сама захочет, но не раньше.

Ветер уже давно разогнал пороховую гарь, сделав воздух снова относительно чистым, но все таким же сухим и безжизненным. Вокруг заметно посветлело, и даже отсюда виден подъем на мост, которого уже нет. Небесные вспышки жгут изнутри сердитые тучи над головой, а те все продолжают свой безумный хоровод, кружась вокруг не видимой с нашего места точки. Грозовые раскаты звучат глухо, словно издалека, но расстояние здесь не при чем, потому что вспыхивает прямо над головой.