Дмитрий Матяш - Изоляция

Дома я пробыл пару часов. Не раздеваясь, валялся на диване, передумал о чем попало, только не о порученном задании. А около трех часов начал собираться. Выпил чая, сваренного на утлом костерике, бросил в рюкзак обезглавленных, стекших птиц и привычными путями двинулся к «Неваде».

Несмотря на малопривлекательный вид, создающийся благодаря обрисованным граффити стенам, грязным, мутным стеклам и изъеденной ржавчиной вывеске, «Невада» — не просто забегаловка, спрятанная в уютненьком пятачке на околицах областного военкомата. Она — основная точка пересечения тягачевских траекторий, роза ветров, в которой лихо уместились и бар, и место купли-продажи оружия, и даже в некотором роде центр занятости, в котором работодатель искал своего наемника, а наемник — работу. Но главное, зачем тягачи топтали тропинки к «Неваде», — это информация. Последние новости, сплетни, слухи, что рождались в Виннице, — лучше Калмыка, бармена и владельца забегаловки, всем этим информационным винегретом не владел никто.

«Неваду» неоднократно пытались грабить и поджигать, но барменский бог всегда был на стороне Калмыка, как и помповый «ремингтон» под прилавком. А вообще лафа началась, когда где-то с середины прошлого года вольные тягачики начали активно в своры сбиваться. Вот наличие бара для «семейства» Шушкиных и сыграло ключевую роль. Заняли по кругу все здания, оборудовали их под огневые точки, а пространство между зданиями всяким годящимся для заградки металлоломом — вот тебе и так называемый Шушкинский бастион. Бар с тех пор тут по важности не менее значимый, чем штаб. Ведь только дурачок думает, что «Невада» — это место, куда челы идут водку пить и борщ хавать.

Нанай, естественно, дерзости Шушкина не терпел, а потому поначалу принимал самые отчаянные попытки задавить развивающийся бизнес в подконтрольном районе. Да только без толку. Шушкин — натуральный боевой офицер, в Югославии полком командовал, о войне в городских условиях не понаслышке знал. Да и «сыновья» его — все отборные парни, все срочную служили, причем не в стройбате и даже не в связи. Со всей области, говорят, сборная у него: пехтура, десант, спецназ.

Вот и получалось, что Нанай бэтээр пригонит — бэтээра лишится. Танки пригонит — и танкам хана, даже до места расположения бастиона не доберутся. «Сыновья» все подступы к бастиону самодельными противотанковыми ежами обставили, а местами и рвами отделили — хрен технике добраться. Шушкин вообще молодец — как только все это с «африканцем» началось, минами разного типа обзавелся, а потом и парней взрывчатку изготовлять научил.

Раз-второй Нанай попробовал понты погонять, потери понес, смириться пришлось. И даже дипломатию с Шушкиным наметить. Типа, мы больше не пытаемся вас танками с землей сровнять (лукавил смотрящий, у него уже реальные напряги с солярой были), а вы нас к себе погреться пускаете и парням нашим содействуете, коли возможность будет. Нагловато, конечно, но Калмык с «отцом большого семейства» все ж решили, что худой мир получше хорошей войны, а потому согласились.

Пройдя через подъезд бывшей жилищной конторы и коротко поприветствовав стоявших на входе угрюмых караульных, я оказался внутри высоко огражденного пятачка. Уже который раз сюда прихожу, а впечатление все равно такое, будто попадаю во дворик больницы. Тихо и спокойно здесь, свистит ветер в щелях заграды, прыгают по крышам птицы, тихо переговариваются редкие «пациенты». Ну тебе реальная психушка закрытого типа. Двухэтажка справа, когда-то один из старых учебных корпусов военкомата, ныне использовалась как казарма. Оттуда слышались голоса и топот «сыновей», как сам генерал Шушкин называл своих бойцов. Справа, в одноэтажной приземистой хатинке с заколоченными окнами, оружейка. Что в других постройках, я никогда не знал, там всегда стража наряд тянула, не дай бог было к которой приблизиться хоть на шаг. Так называемый «путь гостя» исключительно вдоль вот этих бетонных плит с надписью и указателями «Невада». Начнешь шастать по территории, в лучшем случае просто выбросят за пределы. В худшем — отправят на тот свет. Разговор тут короток.

А так, глянешь, не сразу и поймешь, что тут обустроилась провоенная организация. Разве что опаленные бэтээры по ту сторону заграждения и танки с порванными траками и раскроенными стволами предупреждают: не зли этих парней.

Браво, генерал Шушкин. Вот что значит вовремя стать лидером для трех десятков тщательно отобранных парней и иметь капельку удачи.

В баре в это время шумновато, но немноголюдно. Два столика заняты «сыновьями», отличавшимися от остальных посетителей черными нашивками в виде черепа с ирокезом на рукаве и груди камуфляжных бушлатов. Еще два заняли внеклановые труженики вроде меня, как всегда об оборзевших «догах» беседу заведшие. Школота в дальнем углу уже на рогах, спорят на повышенных тонах, чем и привлекают к себе внимание шушкинских бойцов.

Обычно все.

— «Мертвый нацист», — заявляю, усевшись на скрипучий круглый стул у барной стойки.

С полотенцем на плече, стоя к посетителю вполоборота, Калмык смотрит на меня как человек, которому высыпали на голову ведро конфетти, а потом заявили, что обознались. Его влажные губы вздрогнули, будто подбирали аналог помягче посыла на.

— Шнапсу не завезли, — с едва-едва заметным восточным акцентом ответил он. — Заходи в следующей жизни, оболваненный.

— Твою ж то дивизию, — выражаю я свое удивление. — Даже в говенном «МакЛауде» знают, что для этой адской смеси нужен ликер, а не шнапс. Где книга жалоб? Пусть тебя отошлют на курсы барменов, лузер.

— Не шуми. Книга жалоб у меня под прилавком, — он положили руку, я был в этом уверен, на цевье помповика. — Но боюсь, твой мозг не выдержит веса ее страниц.

— Мой мозг выдерживает бред клоуна в барменском фартуке. Наравне с этим, толщина твоей книги просто пердеж невинной старушки на окраине скотобойни.

— Это потому, что толщина моей книги соответствует толщине твоего узкого лба, бритоголовый неандерталец. Наверное, там просто не осталось места для мозжечка, который и без того не больше крысиного, потому ты такой храбрый. Связываешь, что я говорю, или это сложно для тебя? Может, по слогам разложить?

— Да ты не завидуй моей храбрости, черномазый. Если рискнешь когда-нибудь во двор выйти и перестанешь под стойкой в бутылки ссать, тоже похрабреешь. Да только подсказывает мне что-то, что быстрее я стану мэром Винницы, чем ты подтянешь свою тощую задницу к порогу этой хибары.

— Что я слышу? — театрально округлил карие глаза Калмык. — Это слова того самого смельчака, у которого путь между трамвайными остановками измеряется часами? Того самого, что не выходит из дома зимой, потому что на кустах, за которыми он обычно ныкается, опадает листва? И того, что будет ждать ночи, чтоб перейти дорогу, если где-то рядом тявкают «псы»? Мы говорим об одном и том же герое?