Михаил Белозёров - Атомный век

— А максимум — уничтожить. Вот я и хотел с вами посоветоваться, — сказал Берзалов. — Что вы думаете по этому поводу?

— Думаю, что нас кто‑то опередил.

— Свои опередили, — уверенно ответил Берзалов. — Свои. Самое непонятное, что они где‑то впереди, — он посмотрел вглубь леса, словно желая что‑то в нём разглядеть. — Но, я думаю, что погибли.

— Значит ли это, что американцы всё‑таки враги?

— Не знаю… — тяжело вздохнув, признался Берзалов. — Кто‑то же их всех приголубил.

В этот момент он совершенно забыл, что одна из групп дралась с таинственными механизмами. Вылетел у него, как назло, из головы этот факт, а точнее, не вписывался он в картину, которую Берзалов себе нарисовал, поэтому он и не вспомнил о нём.

— А может, их зацепили во время войны?.. — предположил Гаврилов и настороженно посмотрел в ту сторону неба, которое было зеленоватым, как лягушка.

Берзалов подумал, что они уже привыкли к этому странному цвету, который, похоже, не означает никакой реальной опасности, как и зарницы на горизонте, которые, однако, как будто бы стали ближе и ярче, и вроде бы даже гром стал доноситься. А ещё звезды стали крупнее и висели, словно фонари над головой — это тоже факт, от которого не открестишься. Даже днем светятся. Но на такие мелочи они уже не обращали внимание — мало ли что там в космосе происходит, нам бы на земле разобраться.

— Может быть… — согласился он, — может быть… Однако характер поражения говорит о том, что против них применили пучковое оружие, энергию в чистом виде.

Берзалов вдруг вспомнил, как шумит реликтовый гелий, именно так, как шумит солнце и вообще глубокий космос. А это значит… это значит… До ответа ему остался один единственный шаг, но он его не сделал. Не хватило толчка, намёка, картинка не сложилась, и он не сделал вывод.

— Что это такое?.. — удивился Гаврилов, хотя, разумеется, слышал о нём.

— Ну — у-у… — замялся Берзалов, — это моё предположение… — Оружия такого я не знаю. Объемное знаю, а пучковое — не знаю, чисто теоретически…

— Знаете, что… — в страшном сомнении начал говорить Гаврилов, но к ним уже с очумелыми глазами, спотыкаясь, как угорелый, нёсся Ефрем Бур, как всегда, теряя по дороге магазины, и он замолчал на полуслове.

— Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. — кричал из последних сил Бур. — Там это… там такое!..

— Что?.. — оглянулся Берзалов, и душа у него похолодела от дурного предчувствия.

— Это… как его… вертолётчика нашли… — радостно доложил запыхавшийся Бур, — меня старший сержант послал…

— Как?! Где?! — в один голос вскричали Берзалов и Гаврилов.

— Да на хуторе неподалеку. Мы не дошли‑то метров пятьсот… — начал объяснять Бур, но они оба его уже не слушали, а бежали что есть мочи туда, по заросшей лесной дороге, на которой, как маяк, подавая сигналы, метался старший сержант, командир первого отделения Иван Архипов.

Хутор находился в излучине реки. По правую руку стоял корабельный лес, а на берегу в крохотной бухточке, за стеной камыша — дом, да так уютно и к месту, что разглядеть его под сенью развесистых тополей да за вековым дубом мог разве что только опытный глаз, такой, как у Архипова или у Юпитина.

Капитана Русакова Берзалов узнал сразу. Возил он их и в транспортниках, и прилетал на «санитаре». Только был он тогда весьма представительным, властным и имел командный голос, от которого пчёлы на лету мёд роняли, а сейчас усох килограммов на двадцать пять с маленьким гаком, покрылся морщинами, вроде бы даже стал меньше ростом, ну и чуб соответственно сделался белым, словно Русакову было не тридцати семь лет, а все пятьдесят.

Обрадовался он, прослезился, и они обнялись. Куртку реглан, штаны и берцы ему, разумеется, тут же вернули, а то он был одет, как сельчанин — в штопанный — перештопанный тельник, в пиджак с чужого плеча, с короткими рукавами, и в разбитых донельзя кроссовках, которые просили каши. Подождали, когда он переоденется, попрыгает на месте, пощупает себя со всех сторон, скажет многозначительное: «Ага…» Правда, Берзалов заметил, что на лице у него пробежала странная тень недоумения, но не придал этому факту значения, а с радостью достал заветную фляжку со спиртом — настало её время. Выпили, закусили тушёнкой.

— Ты не думай, — сказал Берзалов, — мы твою форму сначала в дезактивационную камеру сунули, а потом специально трусили на ветру часа три. Так что в ней, если что‑то осталось, то совсем капельку.

— Мне бы цистамина?.. — жалобно попросил Русаков. — А чувствую, что радиация совсем замучила.

Берзалов отсыпал ему горсть зарубежного зелья. Жалко, что ли для однополчанина? Русаков проглотил сразу три таблетки, несказанно обрадовался и разошёлся:

— Ты понимаешь! — возбужденно кричал он, размахивая руками так, что они походили на вертолётные лопасти. — Сбили‑то меня на «чёрной акуле», здесь, километров в пяти на север, точнее в тридцать восьмом квадрате, — и, похоже, собрался было рассказать свою героическую эпопею, однако Берзалов страшно удивился.

— Подожди, подожди… как в тридцать восьмом? — едва не подавился он, потому что прекрасно ориентировался в картах. — А мы где?

Они сидели перед домом, вокруг валялись дрова, которые пилил Русаков, пахло опилками и берёзовой корой. Закуска на пеньке давно привлекали внимание Сэра, который, не отрывая зада от земли, подкупающе пересаживался от одного к другому и, как обычно, пускал слюни и отчаянно вертел хвостом, заглядывая в глаза. Берзалов уже и так выложил ему полбанки, но Сэр был ненасытным, как прорва. Может, у него глисты? — подумал Берзалов. Надо Чванову сказать, пусть таблеток даст.

— Мы в девятнадцатом, — убеждённо сказал Гаврилов.

— В каком девятнадцатом?! В каком! — возбужденно завопил Русаков. — Мы в тридцать третьем. — Как показалось Берзалову, соврал капитан, не моргнув глазом.

При других обстоятельствах Берзалов, конечно не допустил бы такого крика в глубоком тылу врага, но здесь был случай особый, как‑никак однополчанине встретились — живые и здоровые, и Берзалов расслабился, чуть — чуть, на какие‑нибудь десять минут, и потом же страшно корил себя за это, ну и Спаса костерил почём зря.

— Быть такого не может! — полез за планшетником Гаврилов. — Вот… — он раскрыл его и убежденно ткнул пальцем, а потом огляделся, чтобы сориентироваться на местности, и взгляд у него стал не таким уверенным, а может быть, даже и растерянным, потому что в реальной жизни, к которой они привыкли, таких вещей не бывало, никто ещё не нарушал логику времени и пространства таким наглым образом.

— А это что?! — снова взмахнул руками Русаков, и Берзалов почему‑то стал опасаться за собственный нос, хотя ему‑то, привыкшему к мордобою, это было не в лицу. — А это видели?! — Русаков ткнул им за спину, где на фоне зеленоватого неба и сосен торчали две рукотворные сопки — остатки соляных шахт.