Эльдар Салаватов - Кровь. Закат

Паршков протянул обе руки прямо перед собой, словно пытаясь прихлопнуть невидимую моль.

Рубиновая жидкость хлынула из его рта и носа, ушей и глаз. Он упал лицом вперед и с глухим звуком стукнулся головой об асфальт.

– Врача! – закричали в толпе сразу несколько человек. – Врача!!!

К упавшему мужчине кинулись стоящие рядом.

– Что случилось? – сквозь толпу пробирались двое в белых халатах.

– Вон там смотрите! Вон там мужчина упал, весь в крови! Вон лежит, дергается!!!

– У него конвульсии, я вас правильно понял?

– Он дергается! И у него кровь!

– Понятно… – медики быстро двинулись на встревоженные голоса, крича:

– Разойдитесь!!! Пропустите врача!!! Глухой?! Пропусти врача, тебе говорят!

Они отпихнули стоящего у них на пути мужчину в коричневой болоньевой куртке и мятой кепке, наступили на ногу толстой тетке в вязаном берете и зацепили плечом подростка в военном не по размеру бушлате с «дипломатом» в руке. Подбежали к лежащему в окружении перепуганных людей мужчине.

– Ой! – воскликнула тетка и, зажмурившись, отвернулась: из горла раненого вырвался фонтан густеющей на глазах темно-красной жижи. Мужик тоже отвернулся, достав сигарету без фильтра, прикурил ее, сломав спичку.

Густое облако табачного дыма.

– Не смотри, – говорит он ребенку с «дипломатом». – Слышь, малец, – говорит он, – не смотри, кому говорю… Кошмары потом сниться будут.

Ребенок с дипломатом стоит и смотрит на лежащего. На то, как его переворачивают набок, как осматривают в поисках ранения и пытаются нащупать пульс.

– Вот же ты безглазый, Миша! – говорит женщина. – Вот же что значит, своих детей у человека никогда не было! Какой же это малец? Это ж девочка! Всю дорогу тебе дети побоку… крестники твои шоколадки от тебя паршивой за всю жизнь не дождались…

Выбежавший из толпы человек в пухлом жилете, весь обвешанный фотоаппаратами, быстро меняет объектив на одной из своих многочисленных камер и начинает торопливо щелкать затвором. Потом все скрывают спины любопытных.

«Миша» с сигаретой в пожелтевших от никотина пальцах и женщина в вязаном берете все еще спорят о чем-то.

Девочки с дипломатом рядом с ними уже нет.

Спустя несколько часов она идет вдоль серого шоссе под серым октябрьским небом.

Большой город остается за ее спиной.

Она идет, волоча за собой небольшой кейс из тех, что называют «дипломатами». Синяя изолента на его ручке. В остальном стандартный «дипломат». Она перекладывает его из правой руки в левую.

Длинная автоколонна пыльных военных грузовиков, покидающая Москву, поравнявшись с ней, включает фары: октябрьский вечер подкрадывается к окраинам. Небо на востоке начинает темнеть на полчаса раньше. Все дело в туче, повисшей за соседним микрорайоном. За ней не видно садящегося на западе солнца.

Большие тяжелые машины едут мимо, обгоняя ее одна за другой. Впереди – длинная вереница красных стоп сигналов, похожая на огненную тропу.

Девочка перекладывает кейс из левой руки в правую и сворачивает к мигающей вывеске придорожного кафе.

«ПЕЛЬМЕННАЯ» написано от руки крупными буквами. Рыжий пес, лежащий под днищем мятой «тойоты», приподнимает голову и смотрит на ее ноги. На то, как она подходит к входной двери и толкает ее. Пес слышит треньканье звонка, висящего над дверью внутри, тянет ноздрями густой вкусный дух, долетевший оттуда. Дверь захлопывается. Пес кладет голову на лапы и прикрывает глаза: больше ничего интересного.

Она входит в пустое кафе, неслышно переступая мягкими подошвами кед по кафелю пола.

Видит дымящуюся сигарету в пепельнице на столе в углу.

На другом – гора грязных тарелок.

Небольшой телевизор, из которого слышится музыка, стоит на холодильнике в глубине бара. На экране начальные титры какого-то фильма. За барной стойкой никого.

Девочка останавливается и смотрит по сторонам.

Кусок стены рядом с холодильником вдруг исчезает, и оказывается, что это просто занавеска, отделяющая подсобку от зала. За стойкой появляется человек с бутылкой ликера в руках. Он идет, читая на ходу этикетку, и замирает, увидев посетительницу.

– О! – говорит он удивленно. – Привет!

Девочка смотрит на него.

Из другой неприметной боковой двери появляется еще один человек с густыми черными усами. Он несет перед собой свои мокрые руки, с которых обильно капает.

– Сеня, дарагой! – говорит он с кавказским акцентом. – У тебя там сушилка в туалэти сломался! Дай полотэнце брат!..

Он обходит девочку и берет из рук «дарагого Сени» большую бумажную салфетку. Вытирает руки и рассматривает девочку, которая стоит и тоже рассматривает его.

– Щто смотрищь? – спрашивает он, и уже бармену: – Боржом дай один мне.

Бармен Сеня открывает бутылку минералки. Усатый берет стакан, «боржом» и уходит к столику с полуистлевшей сигаретой в пепельнице. Он стряхивает пепел, жадно затягивается и выпускает дым в потолок. Потом наливает полный стакан искрящейся газированной минералки и пьет ее, запрокинув голову.

Девочка, смотрящая на него, сглатывает слюну.

– Ты пить хочешь? – спрашивает бармен, наблюдающий за ней из-за стойки. – Да? Пить?

Он открывает еще одну зашипевшую газами бутылку, наливает стакан и подвигает в ее сторону:

– Бери…

Она смотрит на бармена, на минералку, снова на бармена.

– Бери, – ободряюще улыбается он, – угощаю.

Она перекладывает чемодан из руки в руку, делает шаг к стойке и берет прохладный стакан. Потом смотрит на усатого. Тот курит, развалившись на стуле, и смотрит телевизор. Девочка огибает стол с грязной посудой и садится в противоположном углу зала, аккуратно поставив кейс рядом со стулом.

Она снова смотрит в сторону усатого. Делает осторожный глоток из стакана и часто моргает, почувствовав колючки газировки на языке. Потом ставит стакан на столешницу перед собой. Столешница изрезана ножами, исцарапана гвоздями, исписана шариковыми ручками, фломастерами и карандашами.

Круглое донце накрывает собой синее чернильное сердце проткнутое стрелой. Преломляясь в шипящей линзе полного стакана, сердце выглядит странно. Чуть в стороне нарисована голая женщина, держащаяся за свои громадные груди.

– Сеня, дарагой, переключи на другой канал, я тэбя прошу… Не могу смотреть эту чепуху васса отвечаю!..

На экране хохочущие взлохмаченные старухи летали на метлах, а лысый человек в странной мешковатой одежде беседовал с рукой, бегающей отдельно от ее владельца.

– Блин, тебе что, «Семейка Ада» не нравится?! – восклицает бармен. – Блин, а я просто тащусь! Дядюшка Фестер и Вещь, это же прикольно, Вазген!

– Слушай, – говорит Вазген, – что я, юмор не понимаю, да? Васса я юмор понимаю, понял? Я этот комик когда мочит, Петросян, я смеюсь как все нормальные люди, или кавээн когда… но тут что смешно, скажи мне, а?