Эльдар Салаватов - Кровь. Закат

Грузовики едут один за одним. Идут с одной же и той скоростью, с одним и тем же выверенным расстоянием от бампера до бампера. Большие мощные машины цвета хаки, крытые брезентом и обшитые древесиной. «ЛЮДИ» – большие белые буквы на заднем борту каждой.

Луч едва успевает нырять в просветы между автомобилями. Они – быстрые тени, перекрывающие собой солнечный свет. Тени, двигающиеся с одной и той же скоростью, держащие одну и ту же дистанцию, как бесконечный железнодорожный состав. Солнце, прорвавшись сквозь них на ту сторону, дозированными кубиками падает на полосатое продолжение пешеходного перехода.

Кто-то стоит на «зебре», подставив лицо этим солнечным кубикам. Одинокая фигура, мелькающая в разрывах между машинами. Ловящая свет и тени.

Это ребенок. Девочка в большом, явно с чужого плеча военном бушлате. Солнце слепит ее каждые полсекунды. Вспышка за вспышкой. Она, зажмурившись, рассматривает внутреннюю поверхность своих век. Световую азбуку Морзе, полыхающую алыми пятнами. Вряд ли она понимает, что видит последнее Солнце этой осени. Вряд ли это вообще кто-то понимает.

Она сует руку в карман и достает из его недр маленький предмет, едва помещающийся в ее детском кулачке. Она разжимает кулак и какое-то время смотрит на него: тускло мерцающий, похожий на большую батарейку. Она отковыривает ногтем какую-то маленькую заусеницу на этой батарейке и вдруг словно фокусница вытаскивает из него пеструю шуршащую ленту. Длинную разноцветную ленту. Диафильм.

Она, прищурившись, пытается поймать прерывающийся нервный луч в малюсенькую картинку на дырчатой пленке. Приближает ее к своему лицу, всматривается в крошечные кадры на поцарапанном и залапанном жирными руками целлулоиде. Цветные пятна вспышками отпечатываются на ее лице, окрашивая лоб, нос, щеки… Девочка пытается рассмотреть, что же там нарисовано. Как и каждый ребенок, она надеется что это сказка. И – она улыбается – это действительно сказка.

Она прокручивает катушку, кадр за кадром, наматывая ее на большой палец. Ее зрачки необычного цвета, как две спелые вишни тлеют изнутри внутренним огнем. Но разве можно смотреть на Солнце долго? Пусть осеннее и слабое, пусть даже такими необычными глазами? Нет. Нельзя…

Но она смотрит упорно, до рези, до алых точек и темных пятен в вишневых зрачках. Девочка жмурится, пытается высмотреть сквозь полусомкнутые веки, чем же там все закончилось, но…

Глаза слезятся, наполняются влагой, выступившей помимо ее воли. Мелкие капли, запутавшись в пушистых ресницах, не дают ничего рассмотреть, преломляют и свет, и тени, расслаивают солнечный спектр на составляющие, где голубой похож на небо, зеленый на невыкошенные луга, а красный – на пылающие горны, полные раскаленных углей… проступают из темноты двурогие наковальни, похожие на коров, жидкий металл, сварившийся в малиновое варево, льют из большого ковша в большую пятиконечную форму. Сноп брызг во все стороны – засверкали по полу, быстро остывая. Кроме одной. Одна из них – большая и прыткая – вдруг заметалась по кованому горячему пятачку между наковальнями, запрыгала вокруг, мечась как угорелая. Словно маленький кролик, улепетывающий со всех ног. И было от кого – огромные клещи словно того и ждали – бросились за ним, щелкая своими металлическими зубами. Заметался между железными коровами кролик пуще прежнего, и клещи никак не могли поспеть за ним: никак не могли впиться зубами в огненный мех, хватали пустой воздух, хлопая безуспешно волчьей своей пастью. А кролик, словно издеваясь, словно брат его солнечный заяц оказывался то тут, то там, то там, то сям. Но зубастые клещи изловчились и загнали его, быстроногого, в темный угол, загородили собой единственный выход. И тут бы ушастому беглецу совсем конец, но заискрило вдруг все вокруг, превращаясь в разноцветные дрожащие пятна, в сотни маленьких радуг, которые сложились в одну большую Радугу… Радугу в облаке брызг, заполняющую собой все вокруг. И маленький кролик не раздумывая бросается в это облако, летит сломя голову, не чуя земли под ногами… и вот уже не ясно, где он там, среди этих брызг… и может быть он уже одна из этих мерцающих капель, а может его там давно уже нет…

…он полетел в эту Радугу вперед головой в стену воды пробив ее насквозь и вынырнув с той стороны.

В самом северном море у самого Северного полюса, подо льдами – и то не такая вода.

Холодная? Студеная? Ледяная? Нет, все не то.

Не про воду это из этого озера.

Жидкий азот теплее – вот какая вода в нем.

Жгла она, крутила судорогами тело, впивалась тысячью иголок – но не чувствовал он ничего… Выбрел на каменистый берег, режущий ступни его безжалостно острыми краями – но и этого он не чувствовал.

Влез он на плоский камень посреди пещеры.

Она стояла и смотрела на него. Смотрела, будто не узнает. И он, боясь пошевелиться, смотрел на нее.

Худенькая девочка, похожая на его маму. На свою бабушку.

– Алиса… – еле слышноон.

И пусть в черной стоячей воде не отражаются ни свет, ни берег, ни сама пещера, ни он сам, пусть диафильм обрывается на этом самом месте, и никто, в том числе и он сам, никогда не узнает, что было дальше – он улыбается… он где-то там – на большом плоском камне посреди Безымянного Озера. Он прижимает ее к себе, эту девочку, свою плоть и кровь, свою дочь…

Веник оставлял на кафеле длинные красные полосы.

– Тьфу!.. – сказал бармен и пошел за тряпкой в подсобку. Стал греметь там в поисках ведра и швабры.

– Эй, – услышал он голос Вазгена, доносящийся из зала, – Сеня! Она тут чемодан васса забыла!

– Чемодан? – бармен высунул голову из-за занавески и спросил недовольно: – Ты че его, на фига открыл?

– Он открытый бил сразу! – обиженно воскликнул Вазген. – Тут стоял под стулом…

Он зашел за стойку и предъявил раскрытый чемодан:

– Вот!

– Ну конечно! – зло кивнул бармен. – Конечно! Маркизе давай об этом расскажи! А мне по ушам не надо ездить!

– Я тэбе твои уши отрэжю щас, ишак ты тупой, и твоей Маркизе скормлю! Говорю же – открытый оставила!..

Они начали кричать друг на друга, размахивая руками.

– Мяу, – сказал кто-то.

Бармен и Вазген обернулись: по стойке бежал котенок.

Маленький серый котенок со смешным зеленым ухом и торчащим как антенна хвостом.

– Кс-кс-кс! – поманил его Вазген.

Котенок, не обращая ни на кого внимания, пересек стойку и, на секунду притормозив, отважно прыгнул куда-то в сторону занавески.

– Стой! – бармен дернулся за ним и наступил на ногу Вазгену.

Вопль. Звон битого стекла.

Собака, которую местная повариха прозвала Маркизой, метнулась в сторону. Подальше от этих непонятных кричащих существ. Когда-то она покусала бы их. Когда-то она могла прогнать их, заставить их всех бояться ее. Но это было очень давно. Сейчас она была слишком стара для этого. Она потрусила к выходу, напрямик между ножками столов. Обнюхала закрытую дверь и, подумав легла возле нее, положив голову на лапы. Люди кричали где-то в районе кухни. Маркиза довольно зажмурилась: до нее долетел запах жарящегося мяса. Она уже начала дремать, как вдруг вскинулась и тихонько зарычала.