Наталья Дмитриева - Колос времени [СИ]

– Что в шкатулке? – повторил старый рыцарь. – Что в ней такое? Она слишком легкая, чтобы в ней было золото… Что там? Что значит "Spica in aeternitium manus ad occidentem vergit"?

– Я полагал, вы знаете латынь! – огрызнулся француз.

– Колос в руках вечности клониться к западу… Да, знаю. Что это значит?

– Понятия не имею! Мой прапрадед сделал эту надпись! После себя он оставил разрозненные записки, я прочел их и нашел там эту фразу!

– Хорошо, – барон внезапно успокоился. – Откройте ее, господин де Мерикур.

– Открывайте сами!

– Ну нет, она ваша. Откройте же! Неужели вам не хочется заглянуть внутрь?

Жульен нехотя взял в руки протянутую бароном шкатулку. Подумав, он слегка встряхнул ее вверх-вниз, перевернул, внимательно осмотрел днище, потом со вздохом вернул в первоначальное положение. Его длинные пальцы пробежались по выступам крышки, немного помедлив, подцепили край… К удивлению Жульена, шкатулка открылась без всяких затруднений, словно была и вовсе не заперта. Внутри, в гнезде из грязно-белого бархата, сияя точно гигантский светляк, лежал полупрозрачный желтый в прожилках камень неправильной формы.

Теплые отблески легли на застывшие лица людей.

– Что это? – в который раз повторил барон, разевая рот.

Жульен, точно завороженный, не мог отвести от камня глаз. Даже сквозь плотное дерево шкатулки он чувствовал испускаемое им тепло и сильнее стиснул руки. Горло на секунду сжало спазмом, и, прежде чем он опомнился, слова начали сами собой соскакивать с губ, точно кто-то тянул его за язык.

– Мой прапрадед назвал этот камень Спикой – Колосом… В семейных преданиях говорится, что один из наших предков триста лет назад привез его из захваченного Константинополя, Никто не знал, что это за камень, имеет ли он какую-нибудь ценность… Никто им не интересовался… Гийом де Бре увлекался алхимией, почитал Трисмегиста, а его настольной книгой был трактат Виллановы. Он вообразил, что в его руках оказался недозревший философский камень, и попытался определить его природу: растительная ли она, минеральная или животная… Он сумел отколоть от камня три маленьких куска и проводил с ними опыты. Один растер в порошок и прокаливал на медленном огне, потом, смешав с купоросом, процеживал сквозь золу и песок – на следующий день смесь испарилась, а в фильтрующей смеси появились древесные ростки и панцири мелких моллюсков. Второй кусок Гийом де Бре зашил во внутренности мертвого щенка, а через час плоть собаки полностью разложилась, и камешек исчез…

– И что это значит? – Барон недоверчиво сощурился.

– Я не договорил. Еще через неделю он увидел у себя во дворе молодого здорового пса, рыжего с белой отметиной на носу. Точно такой же масти был и мертвый щенок. Пса умертвили и вспороли ему брюхо, но ничего там не нашли… Третий кусок мой прапрадед клал в воду вместе с куском серебра, настаивал до полной луны и пил. Все знающие его нашли, что он поразительно поздоровел за несколько месяцев, и в свои семьдесят выглядел едва ли сорокалетним. Но когда Гийом пытался той же водой вылечить своего племянника, мальчишка умер на следующий же день…

– Значит, это не философский камень?

– Нет, это он. Мой прапрадед сумел определить точно – это панацея животной разновидности, обостряющая и обновляющая чувства и органы человека, но бессильная перед болезнью. Этот камень подобен тому, что находят в головах у жаб, только еще сильнее и могущественней. В Константинополе его держали в храме и поклонялись ему, как священному амулету.

– Но он не превращает свинец в золото, не так ли? Тогда зачем он вам, господин де Мерикур?

Жульен перевел на барона отстраненный взгляд, открыв было рот, но тут же снова стиснул зубы. Этот камень теперь принадлежал ему, только ему, целиком, со всеми своими тайнами и магическими свойствами! Это сокровище, на поиски которого сотни людей затрачивали жизнь, лежало у него в руках, легкое словно кусок пробки – Жульену даже показалось, что оно сейчас совсем утратит вес и вознесется в воздух как перышко. Он еще крепче прижал к себе шкатулку и упрямо выдвинул подбородок.

– Делайте со мной, что хотите – больше я ничего не скажу!

Барон медленно поднял руку и осторожно дотронулся до камня. Между его пальцами и гладкой поверхностью проскочила искра. Барон, вскрикнув, отдернул руку, и даже в тусклом свете факелов стало заметно, как резко он побледнел. Его тяжелое одутловатое лицо вдруг разом осунулось, под глазами и вдоль щек пролегли глубокие тени. Тяжело вздохнув, старый рыцарь медленно перекрестился и поднял голову.

– Да простит мне Господь, Всемилостивейший и Всеблагой… Воистину это дьявольское наваждение, и тот, кто презрев Божью волю, дерзнет связаться с ним, будет проклят во веки веков. Не зря же святая церковь учит остерегаться этих языческих подделок, ибо они создаются колдунами, продавшими души дьяволу. Христианин, связавшийся с ними, безусловно, гибнет, и его душе будет отказано в посмертном прощении. Видит Бог, я и сам чуть не поддался этому соблазну…

– Теперь вы запели, точно поп на воскресной проповеди, господин фон Зегельс! – язвительно поддел его Жульен. – А где же ваша немецкая храбрость? Неужели мой камень страшнее ваших черепов?

– Я сказал то, что думаю. Мои черепа никому не приносят вреда, а ваш камень – орудие людской погибели… Закройте шкатулку, господин де Мерикур, я не хочу его больше видеть.

Плечи барона поникли, он с явным трудом протянул руку в темноту и несколько раз дернул за невидимый шнурок. Наверху послышался еле уловимый стук деревянной колотушки. Через минуту платформа со скрежетом начала подниматься.

Больше никто не проронил ни слова.

Порциус Гиммель, доктор богословия, сидел у себя в комнате, которую сам он именовал библиотекой, внимательно вчитываясь в лежащую перед ним старинную немецкую рукопись. Делать это было нелегко – широкие поля были вдоль и поперек исчерканы многочисленными комментариями, отчасти наползающими и на сам текст. Вдобавок неизвестные редакторы снабдили оригинал многочисленными правками, из-за которых и вовсе нельзя было разобрать, что к чему. Наконец почтенный доктор сдался, отложил в сторону лупу и с силой надавил на уголки глаз. Проведя мысленную беседу со всеми, кто не умеет обращаться с книгами и не ценит наследия прошлого, он немного успокоился. В сущности, рукопись была бесполезна для его дела, а читал он ее только из любви к самому процессу чтения.

Немного подумав, Гиммель придвинул к себе испещренный пометками лист и с увлечением принялся вырисовывать на нем различные геометрические конфигурации.

Тихо стукнула дверь. Доктор скосил глаза на посетителя, не прерывая своего занятия.