Роман Глушков - Найти и обезглавить! Том 1

– А где именно ты находился, когда это произошло? – осведомился я.

– Там же, где остальные выжившие – нес сторожевую вахту на южной стене, у ворот Фростагорна. Она и часть западной стены рухнули в океан не сразу, а немного погодя. И мы, сообразив, что стряслось, успели приоткрыть ворота, выскочить наружу и отбежать на безопасное расстояние.

– А где в это время был Чернее Ночи? Он тоже стоял на страже?

– В том-то и дело, что он должен был находиться в своей келье и погибнуть вместе с остальными. Я помню всех братьев, кому поручили в ту ночь нести караул. Вирама-из-Канжира среди нас точно не было.

– И кто рассказал тебе о том, что он внезапно обнаружился в Каменной Гари?

– Один талетарец, что когда-то хорошо его знал и после стольких лет случайно наткнулся на него в Иль-Гашире. Вирам тоже канафирец, хотя в наших рядах насчитывалось немного выходцев с запада. Тому талетарцу можно доверять. Раз он уверен, что видел в том оазисе Чернее Ночи, значит, так оно и было. Однако сам Вирам его не признал. А талетарец побоялся с ним заговорить – подумал, что вдруг он все это время от кого-то скрывался и теперь готов перерезать глотку любому свидетелю, кто его опознает? Мудрое решение, надо заметить. Особенно для того, кого Чернее Ночи способен убить также легко, как прихлопнуть муху.

– Но ты все-таки намерен рискнуть и встретиться с ним в его тайном убежище? И не опасаешься, что он может попробовать убить и тебя?

– Опасаюсь, конечно. Тем более сегодня, когда в Иль-Гашире кишмя кишат лихие люди, а, может, даже Вездесущие. Но если Вирам-из-Канжира действительно жив, я должен в этом убедиться и сообщить остальным братьям. Это мой долг перед ними, а также, возможно, и перед самим Чернее Ночи. Ведь если он прячется, потому что угодил в большую беду, я обязан предложить ему помощь. Обязан, даже если он сам не желает попросить нас об этом из-за гордости или по какой-то иной причине. Вы же понимаете, юный сир: нас, кригарийцев, и так осталось наперечет. И то, что спустя пятнадцать лет нежданно-негаданно отыскался еще один наш брат, которого мы доселе считали погибшим – это для нас важное событие, о котором, вероятно, тоже сложат легенды.

– Вот только вместо того, чтобы спешить на помощь брату, ты теперь из-за дурацкого обвинения моего отца должен торчать здесь и нянчиться со мной! – После столь чистосердечного признания ван Бьера я ощутил перед ним еще большую неловкость. А также – бессильную злость из-за того, что не мог заставить отца изменить свое решение и освободить кригарийца от его кабальных обязательств.

– Ай, да будет вам, юный сир, терзаться из-за сущих пустяков, – отмахнулся Баррелий. – Право слово, не стоит беспокоиться. К тому же я слишком долго находился в дороге, и мне явно не помешает передышка. Поэтому я даже рад, что гранд-канцлер Гилберт позволил мне отдохнуть не на постоялом дворе или на караванной стоянке, а в самом настоящем дворце! И еще больше обрадуюсь, если мое пребывание здесь пойдет на пользу не только мне, но и вам, юный сир. А теперь, если вас не затруднит, берите своего Астрида…

– Аспида!

– Астрида, Аспида – неважно… Берите свой меч и давайте продолжим наше занятие. Итак, как вы только что убедились на собственном горьком опыте, точность удара при чьем-либо умерщвлении важна не менее, чем сила. А порой – даже более…

Мир, где я жил вплоть до той безумной, кровавой ночи, о которой пойдет речь дальше, был прост и понятен. Несмотря на то, что я часто терпел от отца побои и унижения, жизнь моя была спокойной, сытой и безмятежной. Я читал книги, постигал разные науки, которые мне преподавали заезжие наставники – их нанимал для меня Шон Гилберт-старший, – играл с детьми прислуги, что мне никогда не возбранялось, занимался другими делами, которыми занимаются дети богатых и наделенных властью родителей… Увы, но чтобы осознать до конца, насколько счастливыми были первые двенадцать лет моей жизни, мне надо было лишиться всего, чем я в те годы так глупо не дорожил. Всего, кроме самой жизни. Но и ею я стал владеть отныне на правах арендатора, потому что вдруг откуда ни возьмись нагрянула целая уйма желающих отобрать ее у меня.

Мое детство закончилось буквально в одночасье.

В тот вечер отец и его ближайшие друзья из Торгового совета отмечали принятие очередного налогового указа. Такого, который обещал сделать их – властителей Дорхейвена, – еще богаче. Разумеется, за счет городских лавочников, ремесленников и караванщиков, которым теперь предстояло стать беднее. Кому – чуть-чуть, а кому и заметно. Что, в общем-то, случалось после каждой налоговой реформы, а их Торговый совет проводил регулярно.

Однако по-другому в свободном городе-республике было нельзя. Сюда стягивались купцы со всего мира – и с запада, и с востока, – и этот безостановочный приток людей, товаров и капиталов требовалось постоянно упорядочивать. Порой – довольно жесткими методами и ограничениями. А иначе среди всей этой пестрой торгующей братии грозил начаться хаос, чреватый смутой и беспорядками.

Дорхейвен притягивал купцов не только своей торговой политикой. Куда более честной, чем торговая политика иных, не столь свободных земель. А еще он являл собой единственное место, где идущие из Канафира в Оринлэнд и из Оринлэнда в Канафир караваны могли пересечь Гиремейские горы, чья неприступная цепь протянулась от Северного океана до южного моря Боблибад. В возведенном на пологом горном перевале, Дорхейвене сходились три караванных пути запада. Те, что шли сюда через безжизненную Каменную Гарь от крупнейших городов Канафира – Вахидора, Этнинара и Талетара. Здесь же сходились все идущие на запад, главные дороги Оринлэнда. Благодаря чему не было в мире другого столь же крупного торгового города, как Дорхейвен. В нем отродясь не видали ни тронов, ни королей, потому что там, где собирается орда вольнолюбивых торговцев, монархам уже нет места. Ведь торговцы предпочитают язык сделок и договоров, а не приказов и силового принуждения, что при единоличной власти было бы неизбежно.

Прошу прощения, кажется, я отвлекся.

В этот вечер устроенный гранд-канцлером праздник был довольно бурным, хотя я видывал в этих стенах гулянки поразухабистей. Когда же веселье достигло своего апогея – то есть когда званые на пир труженицы лучших борделей начали отрабатывать свой хлеб в поте лица, – я уединился в своей комнате, пусть никто и не прогонял меня из-за стола. Но я ненавидел смотреть, как развалившегося в кресле прямо под портретом матери, пьяного отца ублажают сразу несколько шлюх. И всегда старался скрыться под шумок, тем более, что в такие моменты папаше было не до меня.