Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

«А ведь я попал конкретно… — досчитал вдруг ходы в своей партии до конца Годунов. — Я угодил в вилку: мне и взять нельзя, и не взять нельзя …» Вот тут-то и пришло к нему решение — с совершенно неожиданной стороны:

— Вызови-ка ко мне майора Вологдина, срочно!

Всеволод Владимирович Вологдин («он же…» — ну, и тут длинный-предлинный список оперативных псевдонимов, агентурных кличек и разнообразных документов прикрытия на шести языках, включая иероглифические), блестяще проведший только что всю операцию по изобличению Курбского, был сложным человеком . Настолько сложным, что Годунов порою всерьез подумывал упростить позицию , раз за разом возникающую на Большой шахматной доске вокруг фигуры Вологдина — второго человека в иерархии Особой контрразведки. Второго — которому никогда не стать Первым.

Ибо Годунов, разбиравшийся как никто в деле «подбора и расстановки кадров», совершенно не собирался превращать Оперативника божией милостью в посредственного Управленца и совсем уж никудышного Политика — каковые две и ипостаси и являются ключевыми для Первого-в-Конторе. Достаточно сказать, что этот профессионал, прошедший, казалось бы, все штреки, колодцы и шкуродёры Пещерного мира разведки, до сих пор на полном серьезе верил, будто враги находятся по ту, а не по эту сторону кордона и, стало быть, вражеский агент опаснее, чем подсиживающий тебя соратник … По этой причине майор Вологдин, давно упершийся уже макушкой в сводчатый потолок карьерного роста, пребывал в статусе, известном в армии как «Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». Что дополнительно располагает и к независимости суждений, и к привычке действовать без особой оглядки на писаные инструкции, по принципу «Победителей не судят»…

— Ну, поздравляю с победой, полковник Вологдин! Официально уже поздравляю, Всеволод Владимирович!.

— Служу Отечеству, боярин! — откликнулся тот, суховато и не выказывая избыточного рвения.

— Ну что, может, всё-таки — на повышение, а? — интимно поинтересовался триумвир, заранее зная ответ.

— Оставь меня лучше на оперативной работе, боярин, — покачал головою полковник. — Ну, какой из меня придворный? Сегодня визирь — а завтра без головы?

— Ну, как знаешь… Думал я, думал — чем тебя наградить по итогам операции, и вот что придумалось, — при этих словах поперек боярского стола легла сабля, та самая ; и померещилось вдруг, будто зловещие капли рубинов забрызгали ее ножны еще гуще, чем прежде, так и норовя растечься вокруг кровяной лужей… — А то ей как-то неуютно на складе вещдоков, мне сдается!

— Высокая честь, боярин, — склонился в поклоне полковник; чуть ниже и чуть дольше, чем следовало по этикету.

— Что, не угодил я с подарком?

— Обоим предыдущим своим владельцам она удачи не принесла, мягко скажем. Рискнем попробовать — любит ли бог троицу?

— Да ты, никак, суеверен, Всеволод Владимирович? — рассмеялся боярин.

— Как и любой человек моей профессии.

— Ну, распорядись ей тогда как знаешь: продай, подари… подбрось кому… Ладно, у нас тут еще одно дельце осталось. С крестником-то этим твоим, Серебряным — что делать станем?

— Борис свет-Феодорович! — полковник явно воспринял вопрос по-своему. — Есть враг, и есть предатель — это разные вещи, совсем. Так вот, Серебряный — враг, и заслужил честную солдатскую смерть: от топора. Я так думаю .

— Ходатайствуешь, значит, за него? — поощряющее улыбнулся триумвир.

— Так точно, боярин.

— Он тебе нравится, — задумчиво произнес Годунов, на сей раз без тени улыбки. — Чуешь в нем своего…

— Да, боярин. Легли бы карты чуть по-иному тогда, в 52-м — и я вполне мог оказаться на его месте, а он — на моем…

— Интересная мысль, — прищурился триумвир. — Смелая, и даже дерзкая !.. Слушай, а давай так и сделаем!

— О чем ты, боярин?

— Я принимаю твое ходатайство, полковник. Пускай живет!

— В каком смысле?!

— В прямом: мы согласимся на предложенный теми обмен.

— Но это же…

— Да, очень надеюсь, что у них там мозги переклинит так же вот, как у тебя сейчас, — ухмыльнулся в бороду Годунов. — Пусть-ка он возвратится на ту сторону как якобы наш человек ! Впрочем, они наверняка всё равно его казнят по итогам операции — зачем нам делать за них еще и эту работу?

Триумвир помолчал, давая Вологдину время переварить идею, высказанную как бы от его имени, а потом продолжил — в высшей степени серьезно:

— Ладно, я тебя вызвал, как ты наверняка догадался, не ради всей этой ерунды. Мне очень-очень не нравится то, что творится на Лубянке. И для государства нашего ЭТО — как бы не поопасней Ливонского вора… Вот я и хочу поручить тебе пригляд за этими ребятами: учинить, если так можно выразиться, внутри Особой контрразведки — Совсем Особую контрразведку, в твоем новом, полковничьем, лице. Что скажешь, Всеволод Владимирович? Чем рискуем — сам понимаешь…

— Это просто наша работа, боярин.

— Тогда заканчивай поскорее с этим дурацким обменом — и приступай к делу.

— Шесть тысяч цехинов? И это всё, что вы можете мне предложить?

— Батюшка, век за тебя молиться будем!

— За меня митрополит Московский и всея Руси нынче молится. Что получше есть?

— Икона чудотворная…

— Не интересуюсь.

— Обижаешь ты меня, боярин, последнее у старухи отъемлешь.

— По глазам вижу — не последнее. Мне еще делиться.

— Ну, разве медяки какие наскребу… может, до семи дотяну. Согласен?

— Согласие есть продукт при полном непротивлении сторон — слыхала?

— Без ножа режешь. Это же сыночка мой! Уморят они его там, как есть уморят…

— Вот именно.

— Не в обиду сказать, однако же и ненасытен ты, боярин!

— А ты почем знаешь? Может, я все те деньги на богоугодные дела оставлю?

— Ну ежели на богоугодные, пусть так и будет — еще пятьсот сверху добавлю. Последнее отдаю, только помоги.

— Не морочь мне, мать, голову. Сказал же двадцать, значит — двадцать и будет. Нет мне смысла за такое браться из меньшего.

— По ветру дом наш пускаешь. Родню всю нашу пустошишь, дев невинных бесприданницами оставить желаешь… Ну вот давай так — девять. И, раз уж на то пошло — половину вперед.

— Ты, Павла Петровна, главного не поняла. Мне делиться придется, какая половина? Всё, всё выкладывай.

— Ну раз ты так говоришь, значит, договорились — девять, по слову твоему…

— Не было такого слова, я говорю — пятнадцать, не менее. Ну скину я тысячу, тебе от того легче станет? Хорошо, скину. Ну две. Но это край.

— Мы со всей родни собирали. Все лари выскребли. Едва девять тыщ счётом набрали. Вот те крест святой. Дальше — только сережки да мониста продавать. Пощади, Борис Феодорович!