Юрий Силоч - То, что не убивает

Сразу же за дверью меня ждала лестница. Очень укромная лестница, куда наркоманы любили ходить с определёнными надобностями. Поднимался я по ней предельно аккуратно, чтобы ни во что не угодить, зато обратно пролетел, собирая всё, что можно. Прокатившись вниз и чуть не сломав себе шею, я услышал, как по бетонной крыше забарабанили выстрелы автопушки. Сверху посыпались пыль и осколки бетона, и это значило, что валяться тут по уши в дерьме не было времени.

«Только бы не ракеты! — думал я, пока спускался вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, — бодрый и резвый, как шестнадцатилетний юноша. — Только бы не ракеты!..»

Но, разумеется, было глупо надеяться на то, что пилот боевого вертолёта позабудет о тяжёлой артиллерии. Поэтому вместо того, чтобы покинуть здание как нормальный человек, я изо всех своих старческих сил мчался, сбивая на ходу консервные банки и отфутболивая бутылки, к окну. В вонючей темноте оно ярко-ярко, как маяк, и я бежал к нему так, как покойники бегут на свет ламп реанимации.

За спиной оглушительно грохнуло. Спину опалил огонь, в тело ударили осколки, а поток раскалённого воздуха подхватил меня и понёс вперёд — туда, куда я так сильно стремился. Я визжал от ужаса, как девчонка, представляя, как со всего размаху, не сгруппировавшись, падаю на чьё-нибудь жилище внизу. Впрочем, реальность быстро догоняла воображение: вот за мной складывается дом, и падают бетонные плиты; вот я вылетаю в окно и передо мной простирается неуютная пустота, вот… Вот шею что-то сдавливает и не даёт двигаться дальше: я падаю, и над головой проносятся куски камня и горящего мусора.

Но падать тоже пришлось недолго: шею вновь сдавило, да так, что от боли потемнело в глазах, и я повис на грёбаной горящей плащ-палатке на высоте третьего этажа. Из-за удушья и контузии мозги работали очень туго, но я помнил, что где-то на поясе есть нож: им я и собрался воспользоваться. Вытащил из ножен и поднёс к ткани, но полоснуть так и не получилось: дом сотряс ещё один взрыв, и он был куда сильнее, чем первый.

Меня подбросило, закрутило и запустило в новый полёт.

Со стороны это, должно быть, смотрелось забавно: несущийся по воздуху и орущий на высокой ноте горящий шар, но мне было не до смеха. Всё кружилось, я окончательно перестал понимать, где верх, где низ, и хоть какая-то определённость наступила в тот момент, когда я на этот самый низ шмякнулся.

Хрустнули доски, затрещала ткань, заскрипело железо, а нейро-регулятор милосердно приглушил жуткую боль. Я проломил своей хилой тушкой крышу лачуги, но не остановился, а по инерции отскочил дальше, как мячик. Смял стену, потом ещё одну, опрокинул стеллаж, откуда на меня посыпался хлам, раздавил коробки, вляпался в какую-то слизь и наконец-то остановился.

Пара мгновений тишины.

Потом ещё пара.

Я позволил себе выдохнуть.

Крыша (хотя назвать простой лист гофрированного металла крышей — означало бы сделать последнему комплимент) накренилась и со скрежетом свалилась, чуть не отдавив мне ноги и открыв вид на небо.

И в этом небе я увидел вертолёты, которые разворачивались для возврата на базу.

Алкоголь.

Он был моим спасением от жестокой реальности раньше, стал и теперь.

Каждый день я заказывал пиццу, покупал выпивку в онлайн-маркете, встречал дрона в окне (однажды он чуть не поджарил меня электрошоком, когда я забыл расплатиться) и напивался. Пил я жадно, яростно и свирепо, как человек, выбравшийся из пустыни. Заливал пойло в глотку, сдерживая рвотные позывы и слёзы, мужественно терпел все неудобства — лишь бы поскорей забыться в алкогольной нирване. Это не было запоем — я не испытывал по утрам похмелья и мог бы остановиться в любой момент. Мог, но не хотел.

Стоило сознанию хоть немного проясниться, как демоны, живущие в нем, пробуждались, нападали и начинали меня грызть. «Ты промахнулся», «Ты ничего не можешь», «Неудачник», «Ты никому не нужен», «Мазила», «Это конец».

Эти мысли атаковали меня без конца и подтачивали волю. Вернее, я атаковал сам себя и сам же всё подтачивал, не имея никаких сил остановиться и взять себя в руки.

Время летело незаметно и я лишь иногда с удивлением обнаруживал, что за окном рассвело или наступила ночь.

Апартаменты, куда я переехал из гадюшника, поначалу были очень милыми и чистыми, но, поскольку гадюшник следовал за мной по пятам и был частью меня, вскоре уют весьма потускнел. С каждым днём на белых ковриках появлялось всё больше пятен, а коробки из-под пиццы и пустые бутылки захватывали всё больше пространства.

Если в прошлом доме моим троном было кресло, то в этом я занял кровать и проводил в ней почти всё время. Это была моя пещера, моя звериная нора, в которую я заполз, чтобы восстановиться, но вместо того, чтобы зализывать раны, разгрызал и расцарапывал их ещё сильнее. Напивался, кричал от ужаса, на какое-то время засыпал. Затем просыпался и повторял по новой.

Конечно же, я не заслуживал жалости. Конечно же, мне было плохо, но это всего лишь значило, что плохо бывшему военному преступнику а впоследствии просто преступнику и профессиональному убийце. У меня не было никаких оправданий всей той херне, что я натворил за долгие годы: я настолько давно свернул на кривую дорожку, что в конце концов просто перестал искать их. И сейчас, когда у меня оказалось слишком много свободного времени, я вспоминал все свои ошибки и безжалостно себя за них громил. Это тоже была веская причина заглушить сознание алкоголем. Несколько глотков — и вот бесконечная тьма в моём сознании откатывается назад, а проблемы отступают.

Не тревожили даже мысли о том, что деньги подходят к концу. Прожить ещё один день, потом ещё, а там будет видно. К сожалению, после провала большинство моих счетов оказались заблокированы и я смог спасти не так много. Хорошо, хоть услуги врачей успел оплатить — иначе ходил бы с горелой задницей ещё год, пока она заживала бы сама собой.

Раз за разом я вспоминал ту проклятую пулю: её долгий полёт и роковой промах. Жизнь предоставила мне шикарный шанс, но и его я умудрился бездарно просрать. Что будет дальше? Будет ли дальше хоть что-то хорошее? И стоит ли вообще дожидаться этого «дальше» или всё-таки лучше вставить пистолетный ствол в рот и нарисовать на милых персиковых обоях авангардистскую картину? Язвительный голос в моей голове заметил, что я и в этом случае могу промазать.

Чем дальше, тем больше я склонялся к последнему варианту. Серьёзно, зачем это всё? Для чего?

Во-первых, уже никто в здравом уме не предложит мне работу, а это значит, что я останусь без средств к существованию, окажусь на улице и буду вынужден ради пропитания грабить ларьки с уличной едой — потому что наличные деньги вышли из обращения лет семьдесят назад.