Антология - Сломанные звезды. Новейшая китайская фантастика [сборник litres]

– Товарищ Баошен, наша страна пытается снова встать на ноги, и нам нужно сосредоточиться на науке и технологии. Я знаю, что вы талантливый человек и вроде бы когда-то писали научную фантастику. Может, продолжите? Пусть наша молодежь снова заинтересуется наукой.

Так как и премьер-министр, и Го Можо дали мне зеленый свет, написанные мной романы были переизданы. У читателей давно не было доступа к подобным книгам, и поэтому реакция на них была ошеломляющей. Журналы начали обращаться ко мне за новыми рассказами, и в итоге я опубликовал несколько сборников. Поклонники называли меня «знаменитым писателем».

Я прекрасно знал, что эти новые истории гораздо хуже старых, но уже не смел писать на политические темы. Мои новые произведения прославляли существующий режим, не предлагая ничего нового. Но кто сказал, что этот мир справедлив? Я знал, что за оставшийся период карьеры я вряд ли добьюсь значительных успехов. Я решил воспользоваться своим влиянием, чтобы помочь талантливой молодежи, и поэтому стал активно участвовать в общественно-политических мероприятиях.

Но хорошие дни быстро прошли, и вскоре в жизни страны началась новая черная полоса. Китай провел еще одно испытание ядерного оружия, после чего Советский Союз и США снова наложили на нашу страну санкции. Возникла нехватка продовольствия, и правительство уменьшило нормы выдачи продуктов по карточкам. Улицы были переполнены голодными людьми, и поговаривали, что даже председатель Мао перестал есть мясо.

Даже тогда нам, жителям больших городов, повезло. Хэйцзы рассказывал, что в деревнях люди умирают от голода, но, поскольку подобные новости никто не публиковал и обсуждать их мы тоже не смели, никто не знал, как обстоят дела в реальности. Хотя культурная революция закончилась, политический климат был все еще очень напряженным: по слухам, после того как маршал Пэн Дэхуай посмел покритиковать официальную политику на Лушаньском пленуме, его сурово покарали.

На следующий год умерла Шень Цянь – нет, не от голода, а от рака печени. Она, жена высокопоставленного интеллектуала, могла бы получить курс лечения, который продлил бы ее жизнь, но она отказалась.

– Мы оставались вместе… все эти годы… Жизнь была такой утомительной, да? Мы как те две рыбы… из притчи даосов… вместо того чтобы не давать друг другу погибнуть на суше, может, было бы лучше… если бы мы вообще друг друга не знали и жили свободно в реках и озерах? Не печалься… Я не жалею о том, что ухожу…

Я держал ее за руку. Слезы душили меня. Я вспомнил детство: в средней школе все твердили, что мы с Шень Цянь пара, потому что нам выпало вместе делать уборку в классе, но она не нравилась мне, а я – ей. Разговаривать друг с другом мы отказывались, и поэтому работать вместе нам было очень неловко. Однажды я мыл окна, стоя на стуле, но вдруг оступился и начал падать. Она подбежала, чтобы помочь мне, и в результате я упал на нее. Когда мы ковыляли к школьной медсестре, до нас вдруг дошла вся нелепость ситуации: мы рассмеялись и стали во всем винить друг друга… Это почти забытое воспоминание теперь казалось прообразом нашей совместной жизни.

– Мне очень хочется… снова услышать ту старую песню, – прошептала Шень Цянь. – Я так давно ее не слышала. Можешь… спеть ее?

Я знал, какую песню она имела в виду: «Дождь, град или солнце» тайваньского певца Вакина Чау. В старшей школе мы постоянно ее пели. Большую часть текста я забыл и мог лишь вспомнить несколько строк про любовь, про боль и радость, которые мечты подарили нам, про сожаление. Я запел дрожащим голосом; по моему лицу текли слезы, а мой треснувший голос звучал совсем не музыкально.

Шень Цянь уже не могла издавать звуки, но все равно шевелила губами вслед за мной и погрузилась в неслышную музыку прошлого. Лучи заходящего солнца окружили ее осунувшееся лицо золотым сиянием.

Мы пели вместе очень, очень долго.

Голодные годы наконец завершились. Советский Союз и Китай восстановили узы дружбы, и торговля между нашими странами активизировалась. Советский Союз оказал нам большую помощь, и наша экономика стала постепенно выздоравливать. Но мне уже было почти шестьдесят, а по моим ощущениям – еще больше. Я ушел в отставку с поста декана факультета, намереваясь посвятить остаток дней написанию книг. Но меня назначили заместителем декана университета, и, кроме того, я стал членом комитета Союза китайских писателей. Меня также выбрали делегатом Всекитайского собрания народных представителей. Работать над книгами было некогда.

Однажды мне позвонил министр культуры Мао Дунь.

– Премьер-министр просит вас присутствовать на важном дипломатическом приеме. К нам приехала группа западных писателей-авангардистов, и ему кажется, что одного из них вы знаете.

– Кого?

– Подробностей я не знаю. Я пришлю за вами машину.

В тот вечер машина отвезла меня в гостиницу «Пекин»; там находился один из лучших ресторанов страны, где готовили блюда западной кухни. В ресторане уже собралось много важных людей, в том числе премьер-министр, который произнес приветственную речь. Разглядывая зарубежных гостей, я заметил писателя, которого должен был сразу узнать. Я глазам своим не верил.

После нескольких скучных речей и обеда наконец настало время для общения. Я подошел к этому человеку и обратился к нему на своем ужасном французском:

– Добрый вечер, месье Сартр.

Он с любопытством взглянул на меня из-за очков с толстыми стеклами и дружелюбно мне улыбнулся.

Я переключился на английский и представился, а затем сказал ему, как я восхищаюсь его книгой «Бытие и ничто» и что я написал о ней несколько статей. Я и не рассчитывал когда-нибудь встретить его в Китае.

– Не думал, что кого-то в Китае интересуют мои работы, – удивленно заметил Сартр.

Я заговорил тише:

– До культурной революции ваши работы пользовались большой популярностью в Китае. Многие были просто заворожены вашими словами. Я не могу утверждать, что в полной мере понимаю вашу философию, однако я всегда пытался исследовать мир с ее помощью.

– Для меня это большая честь. Но вам не следует так высоко оценивать мои слова. Самое драгоценное – это ваши собственные мысли о мире. Более того, на свете есть только одна важная вещь – это само мышление. Если честно, то я удивлен. Я думал, что вы социалист.

Я печально улыбнулся.

– Социализм – это наша жизнь, но данная форма жизни превратила меня и многих других в экзистенциалистов. Возможно, в этом отношении две философии связаны друг с другом.

– Что вы думаете об экзистенциализме?

– Говоря вашими словами, «существование предшествует сущности». Мир появляется из пропасти, в которой нет сущности; он ни от чего не зависит, если не считать времени, и не имеет смысла. Все смыслы появляются уже после самого мира, и они фундаментально абсурдны. С этим я согласен. Существование мира… абсурдно.