Антология - Сломанные звезды. Новейшая китайская фантастика [сборник litres]

Я обнял своего старого учителя и звал его, но он не очнулся. Хэйцзы помог мне доставить его в больницу, но было уже поздно: через несколько дней он умер.

Хунвэйбины не удовлетворились смертью моего наставника. Они арестовали меня и потребовали, чтобы я сознался во всех прошлых грехах: на самом деле они имели в виду мое участие в протестах на площади Тяньаньмэнь двадцать лет назад. Я вступил с ними в спор, используя приобретенные во время обучения навыки ведения дискуссий: «Я протестовал против темного пути, по которому Дэн хотел повести Китай. Мы говорили громко, писали наши заявления открыто, мы требовали установить истинную революционную демократию. Нас поддержали народные массы Пекина, обычные рабочие, которые тоже стали частью движения. Как вы можете называть такие протесты контрреволюционными?»

Хунвэйбины обладали достаточным опытом, чтобы побеждать в таких дебатах. Они не могли уличить меня и в контактах с заграницей, потому что я сжег или спрятал все, что имело отношение к Америке, и никаких доказательств моей связи с Цици не осталось. Но, скорее всего, в итоге меня спасла моя дружба с Хэйцзы.

Когда меня наконец отпустили и разрешили пойти домой, я узнал, что Шень Цянь увели революционные бунтари, которые захватили ее газету.

Оказалось, что кто-то из сотрудников газеты написал огромный дацзыбао, посвященный давнему роману Шень Цянь и Лю Сяобо. Лю Сяобо, без сомнения, был одним из худших контрреволюционеров: он заявлял, что Китай могут спасти только три века западной колонизации; он написал капиталистический опус под названием «Хартия-08»; он был абсолютно порочен и неразборчив в своих сексуальных связях. Хотя он уже умер, его влияние сохранилось. Так как Шень Цянь несколько лет была его любовницей, она наверняка знала многие из его тайн. У хунвэйбинов слюнки текли при мысли о том, что они смогут допросить одну из любовниц Лю. Они посадили ее в «коровник» – тюрьму, которую они устроили в редакции газеты, – и потребовали, чтобы она написала признание.

Шень Цянь держали под замком целую неделю и ни разу не разрешили мне ее повидать. Когда она вернулась, ее голова была полностью обрита, а руки покрыты шрамами. Она тупо уставилась на меня, словно не узнавая, но затем пришла в себя и разрыдалась. Я обнял ее.

Она никогда не рассказывала, что ей пришлось вытерпеть во время допросов, а я не спрашивал. Однако вскоре после этого многих людей, которые когда-то знали Лю Сяобо, арестовали и стали допрашивать; и, по слухам, основанием для обвинений служили показания Шень Цянь. Я знал, что не вправе упрекать Шень Цянь. В ту эпоху у нас была одна цель – выжить, а чистая совесть стала роскошью, которую мало кто мог себе позволить.

Так мы с Шень Цянь получили клеймо контрреволюционеров, и когда наш сын вернулся из революционного рейда, он узнал, что его родители – настоящие, закоренелые классовые враги. Это означало, что его самого теперь тоже будут считать запятнанным. Чтобы исправить ситуацию, он пошел в университет и повесил там дацзыбао, в которых отрекался от Шень Цянь и меня, а также перечислял так называемые «грехи», которые, по его мнению, мы совершили. На виду у всех он ударил меня по лицу и заявил, что больше не является моим сыном, а затем ушел, гордясь своей стойкостью и революционным пылом. Я тогда едва не потерял сознание от ярости.

Домой наш сын так и не вернулся. Мы несколько дней злились на него, но потом забеспокоились. Мы стали спрашивать у всех, не слышал ли кто о нем, но несколько месяцев ничего не могли узнать. Затем к нам в гости зашел Сяохэй, сын Хэйцзы, который дружил с моим сыном.

– Дядя Се… Я должен вам кое-что сообщить. Пожалуйста, сядьте.

Мне стало ясно: что-то случилось. Я сделал глубокий вдох и сказал:

– Говори.

– Вэйдун… он…

Мне показалось, что мое сердце проваливается куда-то вглубь, и перед глазами у меня все поплыло. Но я потребовал, чтобы он продолжил свой рассказ.

Мой сын и Сяохэй вступили в организацию хунвэйбинов под названием «Бригада 14-го апреля». Мой сын стал командиром отряда, но из-за нас, его родителей, Сяобао разжаловали и едва не исключили. Чтобы доказать, что он окончательно порвал с нами и остался убежденным революционером, мой сын брался за самые опасные задания и всегда шел в атаку первым. Несколько дней назад его группировка вступила в бой с другим отрядом хунвэйбинов на территории университета; мой сын бросился вперед с ломом в руках, но другая сторона получила у армии винтовки… Грудь моего сына взорвалась, и он упал на землю…

Дальше Сяохэя я уже не слышал; перед глазами у меня почернело.

После смерти сына мы с Шень Цянь утратили всякую надежду и поседели практически в одночасье. Моя мать умерла от шока и тоски. Хотя Шень Цянь и мне еще не было даже пятидесяти, мы выглядели значительно старше своих лет. Мы сидели в нашем доме, и нам нечего было сказать друг другу.

Как мы выжили в эти черные годы, я не знаю. Мне не очень хочется вспоминать это время. Мы, словно две рыбы, выброшенные на берег, пытались смачивать жабры друг друга пеной, которая шла изо рта, но нас все равно ждала смерть от удушения.

Через год культурная революция закончилась.

Мао решил сойти со сцены, и президентом Китая стал Лю Шаоци. Работая вместе с премьер-министром Чжоу Энлаем, Лю попытался восстановить экономику и с этой целью ввел ограниченно свободный рынок, а также стал раздавать земли семьям, а не коммунам. Страна постепенно восстанавливалась, и университеты снова открыли свои двери для новых студентов. К интеллектуалам стали относиться лучше, и спустя несколько лет нас с Шень Цянь реабилитировали и уже больше не называли правыми реакционерами.

После десяти лет культурной революции преподавательский состав был в значительной степени истреблен, и на моем факультете не хватало квалифицированных преподавателей. Я пользовался уважением коллег и обладал многолетним опытом, но так как я не был членом коммунистической партии (из-за моего прошлого в политике), карьеру мне сделать не давали. Набравшись храбрости, я написал письмо властям, в котором потребовал, чтобы страна лучше использовала тех немногих интеллектуалов, которые у нее еще остались, однако ответа так и не получил.

Год спустя, когда почти все надежды во мне умерли, моя судьба вновь сделала крутой поворот: меня сделали профессором, приняли в коммунистическую партию – и, что еще более удивительно, подавляющим большинством голосов избрали деканом факультета.

Занимая высокий пост, я сумел познакомиться с некоторыми представителями интеллектуальной элиты. Однажды мне довелось беседовать с Го Можо, президентом Китайской академии наук. Он сказал мне по секрету, что премьер-министр Чжоу Энлай прочел мое письмо и приказал повысить меня в должности, не обращая внимания на мою подпорченную репутацию. Го посоветовал мне упорно трудиться и не разочаровывать премьер-министра. Чуть позже премьер-министр посетил наш университет и попросил устроить ему встречу именно со мной. Я, встревоженный подобным вниманием, поблагодарил его. Увидев мое лицо, премьер-министр рассмеялся и сказал: