Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Я догадался, что Поганкин настроен серьезно, когда понял, что каждый вечер после работы он исчезает в Главном ангаре. А как-то раз в курилке от него проскочила фраза:

— Я, конечно, никого не заставляю, согласие сугубо добровольное.

На что Митрич ответил:

— Да чего ты, Петь, все ж все понимают.

Вскоре посвятили и меня. Оказалось, что Поганкин хочет воспользоваться самым правовым и честным днем в году — днем проверки.

— Приедет комиссия из Москвы, скорее всего во главе с Ибриошвили — я его знаю, принципиальный мужик. Шпагин будет им показывать корпус, работников и, конечно, объекты. И там, в Главном ангаре, мы уже будем доказывать. Я когда-то давно так же Шпагину объяснял, но ему это совсем не нужно было.

— А Ибриошвили-то нужно?

— Ему в первую очередь, седьмой образец поганят. А он старой закалки, у него одеколон со вкусом пятилетки и башмаки стахановской марки. Если заявим все и я сразу объясню на примере нового, то, может, он даст добро на разбирательство, пришлет специалистов, а мы уже тогда вспомним Шпагину с его инженерами все бредни за прошлые образцы. И прямоугольные крылья, и этот недо-«Восток» вместо кабины, и чего он про посадку городил. Ну?

— А Шпагин ничего нам не сделает? Он мужик серьезный.

— Сделает все, что сможет. Если у нас доказать не получится, то сгноит на месте, я сразу предупреждаю. Поэтому без героизма, ребята. Никого не заставляют.

Равнодушных нашлось предостаточно. На них зла не держали — надо, как говорится, и семью кормить. Но, к моему удивлению, за Поганкиным пошел солидный процент. Бурлаков вроде и отвязали, и с плетью никто не стоит, а они зачем-то продолжали тащить свой корабль (космический) дальше, вверх. От этой мысли мне даже стало стыдно за свою шутку про Гагарина.

Победивший пролетариат готовился к тому, что действительно умел, — к перевороту.

***

— Мужики, ну я на вас надеюсь. Давайте там.

За день до проверки к нам пришел Шпагин с напутственными речами и здоровенным долболомом по фамилии Внучок. Видимо, для внушительности и театрального эффекта.

Внучок работал в комплексе охранником, а до этого служил в Красной Армии. Наслужил два пулевых ранения и бледно-пунцовый шрам в виде реки Тахара на щеке. Я бы охарактеризовал Внучка как шкаф, претендующий на мыслительный процесс. За исключением фамилии, он обладал полным набором черт, за которые человека, как правило, могли счесть угрожающим. Впрочем, не обязательно человека, так как многие из этих черт пересекались, например, с чертами лома или строительной кувалды.

— Утречком отстреляемся, да? Да, — продолжал Шпагин, — и, может быть, вас пораньше отпустят.

А потом он встретился взглядом с Поганкиным, и весь пломбир в его голосе как-то внезапно растаял.

— Петя, а ты, я смотрю, за голову взялся.

— В каком смысле?

— В прямом! — рявкнул Шпагин, а потом уже спокойно добавил: — В прямом, Петя. Очень хорошо, что ты у нас все понял и осознал. Знаешь, я не ожидал уже. Молодец.

— Спасибо.

— Уважаю прямо. Знаешь… — Шпагин демонстративно почесал затылок. — Знаешь, я вот думаю, что завтра ты можешь даже не приходить. Отдохнешь дома денек, никто за это не спросит, комиссии все объясню, выйдешь как новенький. Да?

Поганкин моргнул:

— Я бы хотел…

— Да я же о вас и забочусь, ну чего ты?! Решили. Решили же?

Поганкин особо не раздумывал, произнес с холодным спокойствием:

— Ладно.

— Замечательно. Ну, все. — Шпагин развернулся к остальным, отыгрывая Жукова на параде. — Верю в вас, мужики, не подведите. Выспитесь там, завтра важный день, да? Для всей советской космонавтики важный.

А затем, как утюгом, прижег:

— Не хотелось бы никаких проблем. Завтра делаем большое дело, а от большого дела могут быть большие проблемы.

Когда они с Внучком вышли (я не хочу рисовать это зловещими красками, но как-то так выходит), Поганкин подошел ко мне и сказал:

— Ну, Борис Викторович. Ну дает. Вот по кому Большой театр плачет, а он тут все с этими ракетами.

— А вы что делать будете?

— Все то же, Сеня. Врагу не сдается наш гордый «Варяг».

— Это какой-то красный генерал?

— Белый. В общем, я тут подумал: ты завтра в сторонке постой, ничего не говори, делай вид, что не знал.

— Чего это?

— Того. Может не выгореть, чтоб тебе потом не прилетело.

— Да ладно, пойду в пивной ларек торговать, я давно хотел. Вы меня не переубедите, уже договорились, в стороне не пойдет. Нет.

У меня на душе вдруг стало так легко, ушли дурные мысли. Повеяло чем-то старым, почти забытым. Мы набрали побольше снежков, спрятались за старым кленом. Мороз пощипывает щеки, из носа течет, но нам не до этого, мы собираемся штурмовать наш танк. И пускай он двадцать лет как стоит без топлива, пускай его люк надежно заварен, а гусеницы, считай, вросли в землю — мы уже смеясь мчим на нем в будущее.

— Ладно, Сеня, — сказал Поганкин, — но если решил играть, играй красиво.

— Как Дасаев?

— Угу. Наверное. Ты ж у нас по архиву, понесешь Ибриошвили чертеж.

— Чего, прям специально для него?

— Для всех. Общий план-схему космоплана «Бесконечность». Только я тебе другой дам, его принесешь.

— Ваш?

Поганкин кивнул.

— Хорошо, — сказал я, — только можно я тогда еще чего-нибудь Шпагину скажу?

— В смысле?

— Ну, чего-нибудь критичное… эдакое.

— Это еще зачем?

— Помимо того, что он сволочь?

— Да хоть как. Не надо, Сеня. Лучше — не надо.

***

Все заварилось с самого утра. Инженеры напялили белые халаты, как и полагается, простые работяги — комбезы, Шпагин — свой орден, а Тамара Петровна — золотые сережки.

«Зарю» охватила суета, которую можно увидеть, например, в школе перед Новым годом. Только вместо дождиков и бумажных снежинок выкатывались стотонные махины, разворачивалась аппаратура, звенели открепленные детали.

Я вышел за чертежом сразу после того, как Поганкин обратился к комиссии. Разумеется, все это сопровождалось убийственным взглядом Шпагина, который за последние десять минут примерил с десяток различных гримас негодования.

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг», — пробормотал я себе под нос, когда понял, что начинаю дрожать от волнения.

Казалось, что я иду по Главному ангару уже вторую вечность. Стройлеса венозной сетью пронизывали стены, лязгали лифты на втором уровне, и слепяще-белый свет рушился мне на макушку.

Шпагин что-то грозно доказывал комиссии. В общем шуме я уловил лишь: «…поэтому считаю, что ответственен за это инженер Поганкин» и «Ну, я просто не вижу смысла тратить на это время, мы же все помним, что было в прошлый раз с самолетом».

Чуть дальше стоял Поганкин. Он улыбнулся мне, я попытался ответить тем же, но вдруг понял, что совершенно не умею блефовать.