Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Наши слабые, изнеженные правители испугались. И заключили сделку: за право сохранить свои дворцы и поместья они продали души и жизни своих подданных, и их детей, и детей их детей — до самых последних дней.

Темное колдовство свершилось в ночи.

И стало так: есть имена, которыми мы зовем друг друга.

Есть истинные имена, их называют колдуны.

И получают власть над нашей жизнью и судьбой. Если колдун вслух назовет твое имя, ты сделаешь все, что угодно: убьешь, украдешь, умрешь…

Вот почему с тех времен и до сих пор мы повинуемся им беспрекословно. Ведь все мы хотим жить и надеемся, что нам повезет».

— Это глупо, — сказал я. — Драконы умерли давно. Все имена сразу назвать нельзя. Почему мы не боремся? Почему происходит то, что было на площади?

— Потому что люди боятся. Потому что за годы рабства они привыкли повиноваться. Потому что никто не хочет, чтобы имя, которое колдун успеет назвать, оказалось его. И потому что, кроме силы магии, есть еще сила оружия.

А лотерея была, есть и будет, потому что страх нужно питать. Ну и развлекаться они любят, конечно.

— Когда-нибудь, — сказал Анхель, — это закончится.

«Я это закончу», — было написано на его лице.

— Надеюсь, — отозвалась мама.

Воспоминание об этом дне заставляет десятилетнего меня вырваться из рук брата.

— Наша мама не хотела бы, чтобы мы ползали перед колдунами на коленях!

— Наша мама хотела бы, чтобы мы выжили, — отвечает брат. — Чтобы мы боролись и победили. Мертвые ничего не могут, малыш, поэтому для начала надо остаться в живых.

Он берет меня за руку, ведет под дождь, и я не сопротивляюсь. Впереди — несколько самых унизительных часов в моей жизни, но я это переживу.

Чтобы бороться, надо жить.

Ты знаешь, мой друг-тюремщик только что принес мне яблоко. Старается меня подбодрить, бедолага…

Яблоко розовое, наливное. Его румяный вид, хруст на зубах, брызнувший сок напоминают мне о ясных морозных днях, которые я проводил в Марике.

Жую, пытаясь воскресить это ощущение…

Мне пятнадцать. Полгода назад я убежал из дома и присоединился к Анхелю.

Мы не пишем домой, потому что рассказать, чем мы занимаемся здесь на самом деле, нельзя.

Отец думает, что мы бездельничаем, и, видимо, сходит с ума.

Он давно лишил нас довольствия, но это не имеет значения.

В моих воспоминаниях все дни — солнечные, и голова кружится не только от голода и холода, но и от ожидания чуда. Еще чуть-чуть, еще немного — мы начнем и победим. Шайка голодранцев войдет в историю!

Так говорит Анхель, а в него мы верим, как в Бога.

Ты знаешь, друг, мой брат был ослепителен, и самые темные загорались, когда он проходил мимо.

Я вспоминаю день, когда продал свое пальто.

Продать его было большой глупостью, потому что мечты и надежды греют, конечно, но только морально.

А не продать — нельзя, надо же как-то платить за съемную квартиру и за еду, а денег за всей этой революционной деятельностью взять неоткуда.

Можно, конечно, податься к Марии, но она и так уже содержит человек двадцать нахлебников из нашей братии, это уже просто стыдно.

И вот я иду, клацаю зубами от холода и думаю о том, что Анхель вернется со дня на день, привезет денег, а Пабло — наш мастер на все руки — и его команда наконец закончат строительство летучего корабля. У нас есть волшебник. Недоучка, правда, да и где ему учиться, ведь колдуны запретили любую магию, кроме их собственный, да и наш магический университет разогнали. Но мы верим, что его навыков и таланта Пабло хватит, чтобы поднять нашу «Ласточку» в воздух и добраться до летающего острова. Мы высадимся в ночи, тайными тропами доберемся до цитадели колдунов, возьмем ее штурмом и сбросим ненавистное иго. Многие, конечно, останутся на этом пути, ну так что же? Есть цена, которую нестрашно заплатить!

Я молод и глуп и так погружен в мечты, что не замечаю ничего вокруг.

Человек на крыльце дома с моим чердаком застает меня врасплох.

Сердце в груди на радостях спотыкается: «Анхель!» — и в ту же секунду я осознаю свою ошибку. Этот мужчина чуть шире, чуть коренастее, чуть проще…

— Луис.

— Ну наконец-то! Я уже весь зад отморозил, тебя дожидаясь. — Он спускается с крыльца мне навстречу, обнимает, и я сразу чувствую себя маленьким и ничтожным. — Где ты шлялся?

— Гулял. — Я неопределенно машу рукой. — Слушай, пойдем в дом, а? Я тоже замерз ужасно.

— Надо думать, — откликается он, — одежка у тебя малость не по сезону.

— Пальто в стирке, — вру я и спешу к дому — побыстрее вырваться из-под громады Луиса, из-под его острого, цепкого взгляда.

Дом, в котором я живу, расположен в тихом переулке в не самом процветающем районе города.

Но и не в самом неблагополучном.

Это очень удобно — не докучают ни шпана, ни полиция.

Наверное, когда-то он был очень красив. Колонны перед входом, опоясывающая здание терраса, словно сплетенная из каменных кружев, ажурные балконы позволяют сделать такое предположение. Но сейчас…

Облупившаяся краска, разбитые витражи, выщербленные плиты внутреннего дворика, где от былой роскоши остались только две каменные кадки со странными растениями и полуразрушенный фонтан.

Впрочем, по всему городу так.

«Графские развалины», — говорит Анхель.

Но мне все равно здесь нравится.

Под всей этой пылью, под разрухой и запустением ощущается присутствие старой Марики — Марики героев и разбойников, мореходов и пиратов, своей волей, мечтой и кровью сковавших наше государство.

Чтобы попасть ко мне на чердак, нужно нырнуть в боковую дверь и долго-долго подниматься по узкой винтовой лестнице.

Наверное, когда этот дом сиял в блеске славы, здесь была комната для прислуги — с отдельным входом, дабы не докучать господам.

А теперь Аналиса, хозяйка дома, сдает ее за баснословно низкую цену. Денег, вырученных от продажи пальто, мне может хватить на несколько месяцев.

Впрочем, я надеюсь, до этого не дойдет.

Мы поднимаемся быстро, я достаю из кармана медный ключ, утверждающий меня в гордом звании домовладельца, и отпираю амбарный замок, сторожащий вход в мое жилище.

Как же все-таки приятно войти в тепло! Первым делом — нагреть кипятка и завернуться в одеяло.

Хорошо, что я утром не поленился и набрал воды. Теперь не нужно спускаться с ведром вниз, опять вылезать на этот холод.

Луис останавливается в дверях и рассматривает мой миленький, уютный чердак с выражением брезгливого недоумения.

— Ты правда здесь живешь?

— Угу. Да что ты там топчешься, проходи уже! Можешь сесть на стул, он, наверное, тебя выдержит.

Луис с сомнением глядит на колченогую табуретку. Кидает взгляд на раскладушку в углу, примеривается к подоконнику… Вздыхает и бурчит: