Дмитрий Тагунов - Меня нет [Сборник]

— Спасибо, — с деланным интересом приняла подарки дочь. Шапка ей, похоже, и правда приглянулась, а вот всё остальное… К остальному она осталась равнодушной. Мда, современные девушки не едят конфеты, за фигуру опасаются. За медведя вдруг стало особенно обидно, будто Максим отдавал его, такого хорошего, в плохие и злые руки.

Света холодно чмокнула папу в щёку и отступила.

— Тебя ещё дядя Володя поздравляет, — вспомнил Максим. — Желает счастья и любви.

Девушка кивнула, не особо обрадованная. Дядя Володя представлялся ей человеком странным, слишком эксцентричным, может даже придурковатым. Чего ещё ждать от собутыльника немолодого уже отца?..

— Ты к нам присоединишься? — на всякий случай спросила Света, хотя было видно, что ей бы этого не хотелось.

— Нет, извини. Я у себя побуду. Вы развлекайтесь там, только посуду не бейте, ладно? — Максим неловко улыбнулся, словно был в чём-то виноват. Под терпеливым взглядом дочери он прошаркал в тапочках в свою комнату и закрылся, отгородившись от мира.

Странное дело. Он совершенно не знал свою дочь. Она так напоминала мать: то же лицо, тот же взгляд, те же светлые длинные волосы. А вот характер — другой. Анюта, память ей светлая, была доброй, отзывчивой, чуткой. А у этой в глазах такое равнодушие. Нет, Света, может, и была нормальной. С друзьями, с подружками. Но с отцом… нет.

Холод. Вынужденное уважение. Показное дистанцирование. Почему получается так, что родители любят своих детей больше, чем дети родителей? Может, оттого, что родители вкладывают в чад свои силы, время, надежды. И любят их ещё и за то, что сами вложили в них столько. Не жалея себя всё отдавали малышам. А дети? Привыкают к опеке, к потаканию, к вниманию. И не ценят этого. Понимание появляется лишь с возрастом, но у каждого по-разному.

В своей маленькой комнате Максим не стал включать ни свет, ни телевизор. Только пошире распахнул занавеску и уселся в кресло напротив окна. Сунул в рот сигарету. Чикнул зажигалкой: короткая вспышка на миг выхватила из тьмы нехитрое убранство комнаты. С тихим треском зажёгся огонёк на кончике сигареты.

Максим вдохнул в себя дым. Тело обмякло, словно преодолев трудное препятствие. Вот и дома! Подарки вручил, дочь поздравил. Можно и запереться как обычно, чтобы никому не мешать. Даже когда не было гостей, Максим редко покидал эту комнату. А зачем? Свете он не нужен. С Сашей этим тем более говорить не о чем. Только под ногами у молодых путаться.

За окном, словно зазывая к себе, сгущалась пучина тумана. Хищного тумана, в котором пропадали люди. Сигаретный дым, медленно клубясь, распространялся по комнате, так что стало казаться, будто туман проник сюда, прорвавшись сквозь хрупкую защиту стекла.

Было холодно. В свете далёкого фонаря проступали силуэты рано сбросивших листву деревьев. За стенкой временами раздавался дружный смех и звон бокалов. Отчего-то стало пусто на душе. Сигаретный дым заполнял собой пустоту как внутри, так и снаружи. В медленном, рассеивающемся движении, туманные щупальца закручивались в кольца, распускались и ветвились, сливались в тёмные и смутно узнаваемые силуэты.

От холода Максим задрожал. Сигарета, дотлевая, липла к губам. А рядом, не то в воображении, не то наяву вставали те, кто давно уже ушёл. Мама и папа — потерянная семья, верное воинство, которое никогда не предаст и всегда будет рядом. Погибли в один день. Их сбила машина.

Мимо проплыл другой силуэт. Анюта. Сколько радости было и сколько печали. И в каждом мгновении растворялась память. В дуновении ветра, в солнечных лучах, в осенних листьях — образы ушедшего.

«Я всегда буду рядом», говорила она. «Я всегда буду рядом», обещала она.

Анюта возвращалась на своей машине из другого города, когда вдруг заглох мотор. Укавэшка отключилась. Кругом ни души. Лес. Пустая дорога. И наползающий туман.

Максиму вспомнилось, как он, тогда ещё молодой, примчался на это злополучное шоссе. Как медленно, не веря в происходящее, подошёл к машине. Дверца была открыта. Внутри — никого. Патрульный тряс его за плечо, что-то кричал, но Максим не слышал ни звука.

И дальше, глубже в память погружалось сознание. Вспомнился Афган. Рота вошла в какую-то деревушку, название которой было похоже на чих. Улыбчивая женщина впустила в свой дом молодого солдата. Угостила сухим хлебом. Выделила комнату с нормальной постелью. И всё улыбалась, была такой учтивой.

А ночью вонзила в спину дремавшего Максима нож.

Солдат отмахнулся и случайно попал кулаком женщине по лицу. Лезвие ножа выскочило из-под лопатки, и Максима ошпарило острой болью. Он кое-как вскочил, повалил женщину на пол и начал душить.

Доулыбалась, тварь. Сдохни. Сдохни, сволочь.

Он сжимал пальцы на её горле, даже когда она была уже мертва. Опомнившись, он завалился на бок. Пелена ярости отступила, и всё его естество сосредоточилось на переполнявшей сознание жгучей боли.

Слёзы текли по щекам. От боли. От жалости к себе. От того, что пришлось убивать. Этого не должно было случиться, но это случилось. И жизнь, криво усмехнувшись, вдавила маленького человека в землю, растаптывая, испытывая, вытягивая силы.

Так, что хочется выть. И не сдержать уже отчаянного вопля.

— А-а-а-а-а!!!

Крик одинокой души в темноте.

— Ты чего орёшь?!

Максим опомнился, вдруг обнаружив себя стоявшим на коленях в своей комнате. Влажные ладони упирались в ковёр. Рядом лежала погасшая сигарета. А в дверях, застыв на пороге — будто у невидимой границы — стояла Светлана. За ней Саша, ещё какие-то лица, на которых читалось недоумение, интерес, брезгливость.

— Совсем лицо потерял, стыд-то какой, — тихо, будто издалека донёсся голос дочери.

— Прости, — замямлил Максим. — Нашло что-то.

— Ложись спать, — приказала Света, закрывая дверь. Из коридора послышались её слова: — Простите, ребята, правда, очень неудобно.

— Да мы всё понимаем, чего ты…

Максим с трудом поднялся и, не раздеваясь, завалился на кровать. Сердце в груди сжалось от боли. Старый шрам на спине саднил. Щёки по-прежнему мокрые от слёз, будто и впрямь вся та боль, что случилась в жизни, выплеснулась в один миг из прошлого в настоящее.

Боже, ну почему так больно?

— Может ему выпить принести? А? — доносилось из коридора.

— Не надо. Пусть спит. А то от выпивки опять кричать начнёт.

Не понимают, молодые. Люди, вы вообще люди?..

И как же так получилось, как же можно было допустить, что в собственном доме стал совсем чужим?

Вот ведь странность…

Воскресный выходной день. Можно никуда не идти, спокойно посидеть перед телевизором, почитать книгу. В коридоре с утра ходьба туда-сюда: возятся, суетятся, молодые. Ждут, может, кого? Или просто на месте не сидится?