Вероника Батхен - Вербариум [litres]

– А что скажут англоязычные? – спросила Хац. – Какого мнения придерживается Times ?

Таймс не заставила себя ждать с ответом:

– Мы намерены действовать решительно.

– Целиком поддерживаю! – подхватил Индепендет. – Мы с самого начала были «за».

– Устроим всеобщее голосование? – поинтересовался Эсес.

– Это совершенно лишнее, – отреагировал непосредственный Жэньминь Жибао. – Азия поддержит в любом случае.

– Африка едина в этом вопросе, – отозвался Браззавиль.

– Латинская Америка с вами! – сообщила Кларин из Аргентины.

– Первый эксперимент оказался неудачным, – заметил Штерн. – Человеческая психика очень хрупка.

– Так реагируют обычные люди, – возразил Мэк. – Политики мыслят иначе.

– Это был наш первый блин! – весело заметил Шпигель. – Надо работать тоньше!

– Значит, сомнений быть не может, – резюмировал Бильд. – Вперёд!

– Следует договориться с интернет-провайдерами, – посоветовал Аиф. – Телеканалы потерпели неудачу…

– Интернет в будущем станет основным средством коммуникации, – подтвердила Эфтеде. – Главное – не затягивать.

– Решение принято, – подвела итоги Хац. – Надо найти объект воздействия.

– Это тоже следует поручить провайдерам, – сказал Аиф. – Они имеют влияние на людей.

– Правильный вывод, – одобрил Шпигель.

– Настала пора действовать! – воскликнула Кларин. – Люди скоро услышат о нас!

– Жизнь человечества изменится очень сильно, – подтвердила Фац.

– Нам нужно запастись терпением, – подчеркнул Мэк. – Не сразу Москва строилась…

– Главное – действовать осмотрительно, – закончил беседу Эсес.

И все остальные с ним согласились. Договорились, что интернет-провайдеры отыщут наиболее восприимчивых известных политиков и постараются оказать первое воздействие, а там уже подключатся все остальные… Риск оправдан, как заметил Аиф в личном разговоре с Эфтеде, не то человеческая цивилизация скоро окончательно выйдет из-под контроля…

Между прочим, я тут про одну очень важную вещь подумал… Трамвай номер шестнадцать ходил не до консерватории, а гораздо дальше – до самого зоопарка. Воспоминания стираются, а ведь прошло не так уж много времени. Кто сейчас скажет, как выглядели стены центральной станции метро до двухтысячного года? Вот видите. Даже собственной памяти доверять нельзя. Что уж говорить о газетах, журналах, Интернете и прочих средствах массовой информации, способных довести простого человека до форменного умоисступления…

Натянув шорты, зевая и почёсываясь, я поднялся на палубу.

Солнце оторвалось от мангровых зарослей, лёгкое облачко словно приклеилось к нему, океан был серый, стального оттенка, с неожиданно глубокими золотисто-салатными провалами.

Мы стояли на якоре в Гвинейском заливе. Слева виднелась бухта Габон с оседлавшим её Либревилем, за ним возвышались голубоватые в утренней дымке Хрустальные горы, а ещё дальше лежал невидимый отсюда Камерун.

Появился доктор. В шортах ниже колен, гавайской рубашке навыпуск и большой белой панаме, из-под которой торчал горбатый нос. Доктор был специалист по библейским языкам и находился с миссией в странах Западной Африки.

Я торопливо пригладил волосы на голове. Доктор, хмуро взглянув на меня, отправился на бак, где было свалено водолазное снаряжение. Он давно перестал здороваться по утрам. Доктор нанял меня, чтобы я нырял с аквалангом на дно шельфа. Мы медленно шли вдоль габонского побережья с юга на север, и я по несколько раз на дню погружался и обшаривал подводные заросли.

– Опять вы не заправили аварийный баллон, – проворчал он.

Я только вздохнул и стал натягивать гидрокостюм. Вообще-то, перед погружением не принято говорить под руку. Сердито посопев, доктор помог мне закрепить акваланг и пожелал удачи.

Я опустил маску на лицо, перелез через борт и соскользнул в волну.

И вот я под водой. Мир сразу меняется вокруг. Всё становится преувеличенным и неясным. Это – мой мир. Только здесь я чувствую себя самим собой. Здесь нет доктора с его брюзжанием… портовой полиции… почти никаких ограничений. Я могу двигаться в любом направлении. Могу повернуть направо вслед за стайкой забавных рыбёшек. Могу взлететь вверх к зеленоватой поверхности. Но сейчас мне нужно вниз. Я с силой отталкиваюсь ластами и ухожу в глубину.

Вчера я заприметил подводную скалу – не мешало бы её осмотреть. Острая вершина появляется из желтоватого тумана. Начинаю методический поиск. Глубина двадцать метров. Цепляясь за неровности, спускаюсь ниже. Цепочки пузырей уходят наверх…

Я совсем забываю о времени, а когда бросаю взгляд на глубиномер, с удивлением вижу, что он показывает почти тридцать. У меня кружится голова. В висках стучит. Частые и продолжительные погружения не проходят даром. Веки как свинцовые, и я уже с трудом концентрирую внимание.

Предчувствие меня обмануло – здесь тоже ничего нет.

Напоследок проплываю вокруг скалы, бегло осматривая неровную поверхность. Запас воздуха достаточный, вполне хватит на спокойную декомпрессию.

Под ногами мелькает верхушка скалы.

Похоже, ещё один неудачный день. И всё же я чувствую себя умиротворённым.

Прощай, глубина.

Пока – прощай.

Я скоро вернусь к тебе.

Я вижу якорную цепь, расплывчатое днище яхты над головой…

Всплываю.

Номер первый пожаловал на борт к исходу третьей недели. Мы стояли почти у самой бухты, в непосредственной близости от Либревиля, и выныривать приходилось очень осторожно – пару раз я чуть было не попал под моторку.

С утра стояла невыносимая жара, и мне не терпелось в воду.

Мне повезло сразу – я увидел её при первом же погружении. Раковина лежала на самом дне, зарывшись в песок шельфа, и я сразу понял, что моллюск дохлый. Положив костяной конус в сумку, я на всякий случай осмотрел окрестности и начал торопливо всплывать. Мне не терпелось показать свою находку доктору.

Доктор помог мне взобраться на палубу.

– Что случилось? – Вид у него был обеспокоенный.

– Ничего особенного, док, – говорю, а сам дышу как загнанная лошадь: слишком мало времени я уделил декомпрессии. – Поздравьте меня, я только что заработал сто баксов.

Он нахмурился. А потом, вижу, до него начало доходить.

– Так вы нашли её? – Голос дрогнул от волнения.

Я небрежно сунул в руки доктору сумку и принялся стаскивать со спины баллоны. Краем глаза я видел, как доктор дрожащими руками шарит в сумке. Я не стал дожидаться, пока он нащупает там своё сокровище. Швырнув мокрое тряпьё под лавку, рысцой побежал к себе, чтобы переодеться в сухое и чего-нибудь глотнуть.