Леви Тидхар - Центральная станция

– Я… – Он не знал, что сказать. – Исобель… – Ее имя он прошептал. У нее есть настоящее имя, оно ей принадлежит. – Их либа дих, – сказал он на древнем, давно вышедшем из употребления боевом идише, которому его некогда обучили. Идиш был для него как язык навахо для шифровальщиков другой долгой войны. Мотл уже не помнил, в каких войнах участвовал, он предполагал, что им дали имена, что в исторических записях они рассматриваются почтительно, с датами, в контексте. Он помнил только боль.

Синайская пустыня, зной, мерцает Красное море. Их взвод разбил лагерь в развалинах Шарм-эль-Шейха. Никаких людей, одни роботники, лучшие из лучших, они ждут атаки, которой так и не случилось.

Мотл не помнил, за что они воевали, да и с кем воевали – тоже. У противника имелись полуразумные летуны, хищные создания, беззвучно падавшие с неба и когтями разрывавшие броню. Птицы-джубджубы. Еще роботники видели, как восстает из пучины Левиафан, как сияют на солнце органические оружейные башни, как инфракрасные глазные стебли сканируют горизонт в поисках тепловых сигнатур…

Другой взвод ушел под воду; нападая на Левиафана, бронированные гуманоиды мысленно общались на боевом идише. Они облепили врага, словно мелкие рачки. Ремнями закреплялись на сверкающей плоти. Их снаряды крепились к экзоскелетам. Мотл и остальные наблюдали за взрывом, за медленной гибелью Левиафана: гигантское тело беспомощно билось о воду. От его предсмертного вопля из ушей пошла кровь. Над водой поднялось облако могильных спор Левиафана, понеслось по ветру. Мотл молился о том, чтобы их не послали уничтожать яйца. Споры Левиафана будут зреть в воде, из них родятся новые машины – и продолжат борьбу. Мотл завидовал тем, кто только что подорвал себя. Им хоть умереть позволили по-настоящему…

На развалинах Шарма тихо. Некогда тут располагалась рыбацкая деревушка, потом, во время короткой израильской оккупации, – город Офира. Кто оккупировал его теперь, Мотл не знал. Бедуины держались от города подальше.

В те дни Мотл был элегантной машиной смерти, но наплыв его не миновал. Так они это называли. Наплыв: поток мыслей и эмоций, исходящих из того, кем ты однажды был, – из человека, которого забрали с поля боя и сделали киборгом, из мертвеца, которого потом превратили в роботника. Память мертвого человека, в тебе ее не должно быть, но иногда…

У берега медленно умирает Левиафан. Вдалеке эскадрон джубджубов охотится над береговой линией Аравийского полуострова.

Мотл отдыхал под пальмой. Он удостоверился в том, что оружие – часть его существа – все заряжено, что оно работает, что взрыватель вставлен и готов… но тут случился наплыв, стало трудно думать, и воспоминания…

Пальма, почти такая же, оазис в пустыне, приближается вооруженная охрана, Мотл и прочие лежат в ожидании…

Небо озаряется вспышками, он видит ракеты, что-то врезается в землю неподалеку, фонтан песка, он слышит крики…

Боль прорывается отовсюду и сразу. Воздух заполнился будто бы мошкарой, она ползает по коже, проникает в рот, в нос, в уши, в прямую кишку, ползает внутри и снаружи, рвет его на части, больно, больно…

Мотл моргает. Он пытается противостоять, внутренние системы (тогда они еще работали) впрыскивают успокаивающее, но этого мало, недостаточно, чтобы унять наплыв…

Он корчится на песке, кричит, но звука нет. На него глядит полная луна. В воздухе – густой запах крови, воняет кишками и мочой. Ему не дадут умереть. Они всюду, они его насилуют, откладывают яйца в кровеносную систему, ползают внутри мозга…

Потом что-то меняется… минуты, или часы, или дни спустя. Он их видит. Он может видеть. Взвод, форма цвета пустыни. Он не знает, на чьей стороне был раньше, на чьей стороне он сейчас.

– У нас тут живой, – говорит один из них.

– Забираем.

Другой ухмыляется. У него в руках… это что, меч? Что-то архаичное… Клинок падает, резко, боль и чувственное восприятие прекращаются.

«Как мне объяснить все это Исобель?» – думает он. Центральная станция, наверху – звезды, серебряный клинок луны. Его руки дрожат. Он идет по Неве-Шанаану мимо шалмана Мамы Джонс, мимо нода церкви Робота, идет в сердце старого автовокзала, в заброшенные туннели, в которых давным-давно пассажиры садились в автобусы – в эпоху, когда автобусам и роботникам нужен был бензин.

Как объяснить жажду ?

На Синае, во время той давнишней кампании, он дезертировал и отыскал священника. Тот был как Мотл, тоже роботник, но все-таки другой: у священника было нечто, данное ему Богом, утешение вверенной ему религии.

Священник стоял на дюне на окраине разрушенного города. Небо темнело, а священник говорил, проповедуя пустыне.

И он изрек:

– Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек.

И он изрек:

– День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет.

– Да омрачит его тьма и тень смертная, – шептал Мотл. – Да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя.

Он ожидающе смотрел на священника, внутри все горело. Священник сказал:

– За то, что не затворил он дверей чрева матери моей и не сокрыл горести от очей моих.

И Мотл вторил:

– Для чего не умер я, выходя из утробы? Отчего не скончался, когда вышел из чрева?

Неотвеченный вопрос роботника, мольба Иова с дюны, Левиафан, умирающий в теплых водах Красного моря.

– Пожалуйста, – сказал Мотл. – Я страдаю.

Священник спустился с дюны. Они были одного роста, но Мотл опустился на колени, чтобы получить благословение. Открыл рот и ощутил металлические пальцы, теплые от солнца, на все еще органическом языке.

– Господь, – провозгласил священник, Мотл сомкнул уста, сглотнул, и крошечная таблетка на языке растворилась в кровотоке.

Христолёт.

Его будто застрелили в упор – и разверзлись небеса.

Центральная осталась за его спиной… На западе – море, пахшее солью и дегтем; запах возвращал наполовину исчезнувшие воспоминания. Мотл шагал по ночному рынку, вдыхая ароматы жасмина, намбаэйт гато глубокой прожарки и кебаба на гриле, однако еда его не интересовала.

Исобель могла и не понять. Она еще не умирала – и не перерождалась.

– Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно, – прошептал Мотл. Руки тряслись. Жажда гнала дальше. Левая нога лязгала при ходьбе. Мотл привлекал взгляды, однако люди моментально от него отворачивались. Еще один сломанный роботник, очередной попрошайка, что бродит по улицам, ища еды, или запчастей, или того и другого.

Он пришел к туннелям. Сверху – слой мусора, черное кольцо древнего огня, крошащиеся останки автобусных остановок. Вот она, решетка старой вентиляционной шахты. Мотл снял решетку и скользнул внутрь, вниз по ржавой стремянке, в туннели.