Леви Тидхар - Центральная станция

На заброшенной остановке стояли трое. Они обступили полыхавший в бочке костер, они не двигались, их серебряная кожа отражала пламя. Мотл подошел ближе; тишину подземной пещеры нарушали только его тяжелые лязгающие шаги.

– Мотл.

– Иезекииль. Самуил. Джедедайя.

Ни движения. Внизу метнулась крыса. Языки пламени плясали на безразличных стальных лицах. И вновь прошлое…

Он стоял на коленях у кромки воды. Красное море, восход. Солнечные блики на воде и теле Мотла; мир сливался в одно. Вера дается в маленьких таблетках, растворяющихся на языке: плоть Бога, которую дитя человеческое поглотило, словно каннибал. Мотл молился всю ночь, в нем жила вера … Бог, созданный и произведенный в иерусалимских лабах, всеобъемлющ, наплыв отошел, потерял значение… Бог сказал: твой промысел есть промысел Божий, ты живешь не бесцельно, ты любим, ты можешь быть орудием, но орудием нужным …

Теперь эффект христолёта проходил. Мир еще светился, но не так ярко. Осталась память о том, что Мотл нужен, что его любят, и этого должно хватить…

Песок взорвался, Мотл в полуобороте, оружие на изготовку…

Левиафан умер ночью, его исполинский труп плавает в воде, дрейфуя в сторону Акабы.

Приказ, лаконичные команды на боевом идише, Мотл встает, открывает огонь…

Чудовище, вынырнувшее из песка, – круглая голова блестит от слизи – Vermes Arenae Sinaitici Gigantes, гигантские песчаные черви Синая, – монстр пожирает Эбенезера, зубы входят в металл как в тесто, – и зарывается обратно в песок.

Тишина. Роботники рассредоточились по развалинам города, они напряжены и выжидают. Никто ничего не говорит. Длящееся присутствие Бога еще наполняет Мотла, но превыше него – страх, и еще – запахи пролитого хладагента и пороха.

Он не знал, кто первым завез гигантских песчаных червяков на Синай; ими минировали территорию для будущих конфликтов, однако они, в отличие от мин, размножались и процветали. Бедуины охотились на них и делали лекарства из их яда.

– Он здесь!

Песчаный червь взвивается перед Мотлом, на червя прыгает товарищ-роботник Исидор, сверкают лезвия, но если разрезать Sinaiticus Gigans, он не умирает, он расщепляется…

В это время сверху – они явно прятались неподалеку в ожидании – пикирует эскадрон джубджубов, красноглазых, с выпущенными когтями, они пахнут свалкой и дерьмом, их вонь мешается с тошнотным сладким смрадом песчаных червей…

Кто-то бросает зажигательную бомбу, та попадает в вожака джубджубов, птица визжит, превращаясь в Феникса…

Это ад, думает Мотл, убегая, палят орудия, ад – место здесь, на земле, особое место, куда Богу нет пути…

Вырывается из песка червь, сбивает Мотла с ног. Тот сквозь дымку видит Ишмаэля с огнеметом, видит, как сгорает чудовищный червяк, как он пронзительно кричит, бьется о песок, не в силах зарыться в него и спастись. Мотл перекатывается, левая нога окоченела. Еле приподнявшись, он стреляет в подлетающего джубджуба. Вокруг, куда ни глянь, горит Шарм-эль-Шейх, а Мотл поражает снайперским выстрелом мозг птицы и смотрит, как она падает, пылая. Что бы там древние писатели ни думали про ад, думает он, с огнем они угадали.

Тишина в покинутых туннелях автовокзала – покинутых всеми, кроме роботников. Брошенные, подумал Мотл с внезапной яростью. Нищие, бездомные, никчемные, неверные… Верили они только в себя.

Роботники заботились о своих.

Кто еще о них позаботится?

Как он вообще сюда попал? Как он попал на Центральную?

Руки все еще трясутся. Ему нужен ремонт.

Когда закончилась последняя битва, Мотла подлатали, снабдили новейшими программами – и опять послали на фронт, а затем еще раз и еще раз. Всегда шла какая-то последняя битва, какая-то война, кладущая конец всем войнам. Потом очень долго стычек не было, роботники оставались на базе, ждали, хранили веру, потому что иначе и совсем еретиком стать недолго, а однажды… никто им даже ничего не сказал , просто ворота были открыты, все работавшие на базе люди ушли, а роботники – роботники теперь были никому не нужны.

Спустя какое-то время они поодиночке и по двое стали уходить. Мир за стенами базы был странен, неуютен, даже враждебен, такое не снилось и врагу на поле боя. Мотл перебивался случайными заработками. Поначалу свобода ему нравилась. Он даже отказался от наркотика.

Потом части тела стали портиться…

– Мотл.

Иезекииль. На Центральной он – главный. Теперь он – их капитан.

Роботники жили в Иерусалиме, их влекло туда, как пиявок к вене. Кое-кто сумел вырваться, улетел в Тунъюнь или Лунопорт. Ну а Мотл остался здесь.

Его ударил наплыв: воспоминания, которых не должно быть, о времени, которого никогда не было. Мотлу улыбается женщина с темными волосами, с карандашом за нежным ушком; девочка смеется, тянет пухлые розовые пальчики – подними меня; пахнет свежескошенной травой.

Руки тряслись.

– Мотл.

– Я страдаю, Иезекииль. Я страдаю.

– Говорят, тебя видели с девушкой.

Молчание вокруг огня стало более выразительным. Мотл тоже застыл.

– С девушкой, Мотл? С человеком?

Молчание других сделалось клинком в ножнах.

Мотл думал об Исобель под навесами Центральной. Ее тело излучает тепло, ее маленькая рука касается его лица, и, видимо, его слезный аппарат разладился, наверняка, потому что глаза увлажняются, и он смотрит на Исобель сквозь пленку, сквозь туман.

Он встретил ее на Центральной, на Уровне Три – она работала капитаном в виртуалье Гильдий Ашкелона. Они часто разговаривали, у него тогда была работа, он был уборщиком, медленно двигался по этажам суетливейшего из уровней. Мусора хватало. Хорошая, спокойная работа.

После восьми часов в коконе, в виртуалье, она еле держалась на ногах. Она споткнулась, и он метнулся к ней, не дал упасть. Странное чувство: ее руки, ее кожа на металлической руке; выпрямившись, девушка улыбнулась Мотлу; карие глаза, чуть кривые зубки; улыбнулась без застенчивости или тревоги, так, будто они – старые добрые друзья.

– Простите, – буркнул Мотл, отпуская ее, но она его остановила.

– Стойте!

Он замер и взглянул на нее; девушка ниже его ростом. Такая живая. Она сказала:

– Я вас тут уже видела.

Он не знал, что ответить; он готов был сбежать в любой момент.

– Я не знаю, как вас зовут, – продолжила она.

– Мотл.

– Мотл… – В ее устах его имя звучало очень странно. – Мне нравится. – И затем: – Я – Исобель.

– Я… я знаю.

Темные волосы, бледная кожа. Легкая улыбка. Она была еще молода.

– Откуда?

– Я вас тут уже видел.

Они засмеялись. И вдруг всякая неловкость исчезла. Внезапно оказалось, что нет ничего естественнее, чем болтать о чем-то, с ним такого никогда прежде не было, а точнее, было, наверняка было, в другой жизни; в другом, потерянном времени.