Алексей Поляринов - Центр тяжести

– Ну, пришел такой, сказал, что забыл что-то важное, хотел подняться в шестой отдел. Но ты же знаешь – протокол безопасности, все дела. В смене были Димка и Серега, они сказали ему, мол, звони Ивану Ильичу, если одобрит, тогда пустим. А он, это, прикинь, ствол на них направил.

По спине у меня, мерзко щекоча, покатилась капля пота, прямо вдоль позвоночника.

– Совсем ебнулся, ага, – добавил Боря. – Тебе придется идти пешком, он лифты заблокировал.

Я поднимался на шестой этаж по лестнице, меня тошнило – от страха и почему-то от стыда. Я знал, что Косте грозит увольнение, но мне и в голову бы не пришло, что он решит с оружием вломиться в офис. Ребята тоже не могли в это поверить. Вокруг его рабочего места на полу и на столе были рассыпаны клавиши от клавиатуры – он ударил ею охранника по голове, когда тот подкрался сзади и пытался оттащить его от компьютера.

– Этот шлакоблок заблочил лифты и выходы на лестницу, – сказал Витек; он почему-то считал, что «шлакоблок» – это ругательство. – Только забыл про резервный лифт для персонала в противоположном крыле. Плюс дополнительная защита сети, о которой он не знал, – Иван Ильич, оказывается, даже к такому подготовился. К саботажу.

– Что он хотел? Украсть данные? – спросил я.

– Хуже. Уничтожить.

Меня бросило в пот. Уничтожить? Мы девять лет создавали Компанию, и после всего этого он вот так просто решил спалить сервера? Я сейчас даже не могу описать шок, который вызвало у меня это слово: уничтожить. Ребята были того же мнения. Никакого сочувствия мы к нему не испытывали, и с тех пор если и говорили о нем, то даже имени не упоминали и, кажется, вовсе не интересовались его дальнейшей судьбой, настолько вероломным и неадекватным выглядел этот его поступок. Что с ним стало? Его судили? Он в тюрьме или отделался штрафом? Какая разница – он нам больше не друг, сперва пытался тут переворот устроить, а когда не вышло, решил спалить все нахер – не очень похоже на поведение здорового человека.

Иван Ильич, с другой стороны, кажется, был даже рад, что все именно так и закончилось – предательство Кости сплотило нас. С тех пор все наши запросы на новое оборудование рассматривались и выполнялись в течение трех дней максимум, и я до сих пор не знаю, что это было. Мне иногда кажется, что все эти задержки с оборудованием были частью какой-то «игры», ИИ специально испытывал наше терпение, давил на нас, проверял нашу лояльность. И Костя просто не прошел проверку – начал копать под начальника. Короче, вел себя так же, как ты, Петро – был «отцом-истеричкой».

А я, ну, я не видел ничего плохого в том, чтобы работать с Минобороны и создавать программное обеспечение, которое поможет бороться с преступностью. Это звучит наивно, но я действительно чувствовал себя супергероем. И мы действительно помогали. Когда мы в тестовом режиме запустили Убик и Кусто и подключили их к городской системе обеспечения безопасности, я был безумно горд собой. Результаты тестовой проверки превзошли даже самые смелые наши ожидания. Я смотрел на экраны и видел, как мой алгоритм в прямом эфире сортирует сообщения о подозрительной активности, тут же опознает нарушителя, ведет его и передает данные о его передвижениях на смартфоны полицейских, находящихся поблизости.

Это был прорыв.

А потом началось падение.

Иван Ильич был очень мрачен в тот день. Он вошел офис, в руке картонный стаканчик с кофе; и сам он был цвета картона. Под глазами мешки, на шее – порезы после неосторожного бритья. Мы все уже слышали новости: 1 марта 1964 года (по новому стилю) Компания целиком перешла в ведение Министерства обороны. Они давно давили на нас. Первые результаты тестов Убика и Кусто в городской среде были настолько впечатляющими, что о нас заговорили на самых верхах. Казалось бы, такой успех должен был дать нам свободу и новое финансирование, но вышло наоборот – инвесторы стали бороться за контроль над нами. Иван Ильич долго не подпускал гусей из спецслужб к нашим разработкам – и это злило высшее начальство. «Ваши технологии имеют государственную значимость», – говорили они. Он до последнего старался балансировать на грани, но, как известно, от leading edge до bleeding edge путь недолгий – всего две буквы. Система поглощала нас – медленно, но довольно агрессивно, – и мы ничего не могли с этим сделать. Ивана Ильича все чаще вызывали «наверх», на совещания, где он распинался перед вояками, убеждал этих лысеющих гусей, что мы не просто толпа очкариков-программистов, что мы – будущее, но риторический дар его к тому моменту то ли поистерся, то ли просто перестал действовать на высшее начальство. Говорили, что это Костя перед уходом успел все же отправить туда, «наверх», какие-то материалы, компрометирующие Ивана Ильича, после чего Ивану Ильичу пришлось отдать контрольный пакет акций.

Нам не урезали зарплату, наоборот, даже повысили (тут были свои плюсы: я, например, смог купить вторую квартиру на юго-западе Москвы и теперь уговаривал маму переехать), – теперь мы были напрямую привязаны к бюджету Минобороны, и многим в Компании это нравилось. Многим, но не всем; мы получили бюджет, но утратили независимость – теперь к нам то и дело приезжали какие-то китайские специалисты для «обмена опытом»; и даже хуже: нам приходилось отчитываться за каждый шаг, и если раньше запросы на новое оборудование рассматривал и одобрял лично Иван Ильич, то теперь Компанию поглотил огромный и неповоротливый бюрократический Левиафан. Теперь запросы обрабатывались месяцами, и мы писали письма (не электронные, а настоящие – на бумаге!) в десятки, сотни инстанций, нам приходилось заполнять кучу анкет и рисовать «графики эффективности» – и очень скоро все это привело к тому, что большую часть времени мы занимались не кодингом и не отладкой алгоритмов, а написанием гребаных писем, часть из которых все равно терялась где-то в министерских лабиринтах; и все начиналось сначала. Все это плохо сказывалось на общем командном духе, но мы продолжали бороться. Компания была нашим детищем, и теперь проект умирал, – или, точнее: обрастал жиром официоза, становился медлительным и неповоротливым, – прямо у нас на глазах – на это было больно смотреть. И еще было страшно. Витек сидел на антидепрессантах, я потихоньку подсел на диазепам, чтобы хоть высыпаться по ночам.

Иногда просто сдавали нервы: однажды я от руки нарисовал на листе бумаги своего любимого птеродактиля с моноклем, скипетром и державой, сунул в конверт и отправил в министерство вместо отчета. Уже через пять минут до меня дошло, насколько необдуманный поступок я совершил, но было поздно – конверт забрали. И всю следующую неделю я жрал диазепам и ждал, когда Иван Ильич вызовет меня к себе, но он не вызвал – ни через неделю, ни через две. Вообще не вызвал. Тогда я набрался наглости и вместо следующего «графика эффективности» нарисовал еще одного птеродактиля с моноклем. Но этот птеродактиль отличался от предыдущего – вместо державы у него был бильярдный шар-восьмерка.