Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Слез Илья с коня. То по солнцу домовину обойдет, то против. И так присматривается, и эдак. Остановится, прислушается — нешто там есть кто, кому помощь его надобна? А он его — под камушек.

— Ну, поздорову будь, Илья, свет Иванович!.. — голос молодой позади раздался.

— До веку здравствовать!.. — совсем молодой.

— Мир тебе!.. — протяжный такой, но мягкий, словно увещающий.

Вздрогнул Илья. Хоть и не робкого десятка, а вздрогнул. Обернулся.

Длинные рубахи чуть выше колена, перехваченные обычной веревкой вместо пояса. Порты до лаптей, онучи. Рубахи и порты серого полотна, недавно тканого; лапти — недавно плетены. Волосы перехвачены незатейливого узора ремешком. Сумы на боку. У парня в руках ореховая палка чуть выше него ростом. У старца за спиной гусли.

Все те же, какими прежде виделись. Те же, да не те же.

У старца прежде глаза вроде как пленкой светлой подернуты были, а сейчас — глаза как глаза, искорки, вон, поблескивают.

И мальчонка. Он прежде слова не сказал, а тут… Ясно три голоса слышал.

— Ну что, так пнями стоять и будем? — ухмыльнулся Звенислов. — Может, присядем на дорожку?

— На дорожку? — снова удивился Илья. — Какую-такую дорожку?

— А это уж тебе решать…

Сказал, да и плюхнулся себе. Илья рядом присел. Боян с Васяткой тоже рядышком приспособились. Сидят, молчат.

— Ты, Тимоха, мне вот что скажи, — начал Илья, не век же так сидеть, — отчего это так получается, что я побелел весь, а вы как были, так и остались такими же, какими я вас в первый раз увидал?

— Точно ли такими? — ухмыльнулся тот.

— Ну, не то, чтобы точно…

— Тогда чего ж прямо не спросишь: правда ли, что слепой прозрел, а безъязыкий заговорил?

— Кто ж про такое спрашивает… — буркнул Илья.

— А самому — никак?..

Илья плечами пожал — мол, понимай, как знаешь. Может, знаю, отчего, а может, догадываюсь.

— А ты на людей вокруг себя взгляни, на народ. Он ведь когда нем, а когда так молвит — по всем землям от края до края земли слово его отзовется. Когда слеп, а когда так зряч, что ничего от взора его не укроется, — ни дела, ни думки. Когда балагур, а когда и молчун… Потому и нет народу ни лет, ни старости. Понял?

Чего и понимать-то? Опять зубоскалит. Туману напустил, никакому ветру не разогнать. Может, волхвы какие? Так и скажи прямо.

— Ты, Звенислов, будущее, часом, сказать не умеешь? — спросил осторожно.

— Не-а, — беззаботно отозвался тот. — Откуда ж мне про то знать, чего не было. Вот про то, чего было…

— А коли знаешь, так скажи… — осекся Илья. Не решился. Про другое спросил. — Ты мне тогда вот скажи, что с Мишкой Потыком приключилось? Ведомо тебе, али нет?

— С Мишкой-то, — протянул тот, сорвал стебелек и принялся постукивать им себя по лаптю. — Не врал он ведь, когда про жену свою вам сказывал, ну, как добыл ее… Того только не знал, кого в жены берет. Не просто так она ему встретилась, Марья Лебедь белая… Она, как побил он степняков да вызволил, чтоб силы его подкрепить, поднесла ему чару зелена вина. Выпил он, и не стало Мишки. Так-то вот…

— Опоила, значит… Змея подколодная…

— Не змея подколодная, — лебедь черная… Только ведь, Илья, у Смородины, у нее, как у любой реки, два берега. И коли с одного берега суждено белой лебеди плыть, нет такого, чтобы с другого ей навстречу черная не плыла…

Эх, и чего запнулся? Лучше б про Раду да Сокольника спросил, что с ними.

— Про то, Илья, сам у них спросишь, — опять Звенислов, должно быть, в голове у него пошарил.

— Это когда же? — встрепенулся Илья.

— Сказано же было, тебе решать…

Опять у Ильи булава зачесалась — по макушке Тимоху шмякнуть.

— А домовина эта, кто там внутри?

— Так пустая она, Илья…

Вот оно что!.. Гром среди неба ясного… Как же это он сразу-то…

— Проститься мы пришли, Илья, — Звенислов говорит. — Не свидимся больше. Ты, коли что, о коне не беспокойся. Он тебе верно служил, и другим еще послужит. Оружие твое, оно тоже, не только про тебя сковано. Не перевелись вороги, на землю нашу зарящиеся…

— Кому ж за нее и стоять-то, — горше горького Илье стало. — Никого не осталось… У меня, вон, тоже, ни двора, ни кола, ни ясна сокола…

Прыснули тут люди хожалые, ровно дети малые прыснули.

— Эх, Илья, Илья, — сверкает глазами Звенислов. — Зеленоглазую, помнишь ли? Не привиделось тебе тогда. Дочь у вас, Илья. Да не простая. Зеленоглазая, она ведь… Рожаница она. С Родом ты, Илья, породнился, от того и не прерваться роду твоему во век… Так-то вот… Ну, прощай, Илья, свет Иванович!..

Поклонились ему поясно, да и пошли себе. Идут, переговариваются о чем-то, посмеиваются…

Илья же на прежнее место сел, уткнул голову на руки, глаза закрыл. О чем думает — кому ж то ведомо. Посидел время, поднялся тяжко. Разоблачился медленно, сложил доспех с оружием возле колоды. К коню подошел. Обнял за холку, прошептал на ухо слово ласковое.

Что ж, Илья. Погулял по белу свету, пора и честь знать. Сдвинул в сторону крышку, бросил последний взгляд окрест, лег, обустраиваться начал. Так повернется, эдак, чтоб поудобнее. Пристроился вроде. Набрал, не зная зачем, побольше воздуху в грудь, будто в реку нырять затеял, да крышечку-то и задвинул. Лежит, прислушивается. Слышит, ровно крыльями кто хлопает. Ближе, ближе, вот уж совсем близко. Снова все затихло.

А потом, поначалу тихо, а затем все нарастая и нарастая, зазвучала песня. И пела ее то ли молода жена, то ли красна девица. Так пела, что раз услышав, вовек не захочешь иной голос слышать…

…Ближе и ближе дерево. Уже и листочки на веточках видны. Чувствует Илья, вроде как подустал немножко, пора бы и отдохнуть, не все же крыльями махать. Присмотрел себе веточку, к ней устремился. Только было лапы вперед выставил, чтобы половчее ухватиться, да листочек махонький, что на веточке рос, раздался разом во все стороны, так что Илья сквозь него мимо веточки махнул. Глядит вниз, и глазам своим не верит…

…На одном из холмов приречных примостилась деревенька невеликая — дворов тридцать. Спряталась посреди лесов да дубрав, только с реки и разглядишь ее. Ладненькая да аккуратненькая, сколько здесь простояла — кто ведает? Избы, сараи, постройки хозяйственные…

Ажно сердце к горлу подбросило, слезы на глаза навернулись. Как же не узнать родимых мест-то? Вон она, изба родимая, а дальше… Неужто… Сложил Илья крылья, чтоб побыстрее, да как со всего маху угодит во что-то мягкое, чего сквозь слезы навернувшиеся не приметил. И сшиб кого-то, и сам так грохнулся, — земля задрожала.

— Ну, батя, ты прямо как медведь с елки, — добродушно пробормотал кто-то. — Смотреть надо, куда прешь. Хорошо, вилы в сарай убрал, а то б прямо на них угодил…