Сэмюэль Дилэни - Нова. Да, и Гоморра

— Что это такое?

— А?

— Вон.

В изломанных холмах тумана блеснул металл. Зарябила, всплывая в волнах, черная сеть. Футах в тридцати вынырнула из тумана. Цепляясь за ее середину руками и ступнями — развевается жилет, хлещут по ветру черные волосы вокруг маски на лице, — человек верхом на сети скакнул во впадину, и его скрыла мгла.

— Полагаю, — сказал Кейтин, — сетевой наездник охотится в каньоне между плато на обитающего здесь аролата — а возможно, аквалата.

— Да? Ты тут уже бывал…

— Нет. В универе я познал десятки выставок Алкана. С ним изосенсорны почти все крупные вузы. Но сам сюда не летал. Просто я слушал инфоглас на дроме.

— А.

Еще два наездника всплыли на своих сетях. Туман заискрил. Стоило им ухнуть вниз, как показались четвертый и пятый, потом шестой.

— Кажись, целая стая.

Наездники на сетях колыхали туман — взлетая, искрясь, исчезая, проявляясь вновь.

— Сети, — задумался Кейтин. Перегнулся через перила. — Великая сеть, что раскинулась меж звезд, сквозь время… — Он говорил медленно, тихо. — Моя теория: если воспринимать социумы как… — Он обернулся на звук, дунувший из-за спины ветерком.

Мыш достал сирингу. Из-под темных и дрожащих пальцев тянулись, вращаясь и сплетаясь, серые полоски света.

Сквозь имитацию тумана проблескивают, восходя по гексатонической мелодии, золотые сети. Воздух звонок и свеж. Запах ветра — но не его давление.

Три, пять, десять пассажиров собрались посмотреть. За перилами вновь возникли сетевые наездники, и кто-то, сообразив, чем вдохновляется мальчик, протянул: «Ой, я понял, что́ он…» — и затих, потому что другие тоже поняли.

Кончилось.

— Сыграл ты прекрасно!

Мыш поднял глаза. Тййи стояла, полускрыта Себастьяном.

— Спасибо. — Он усмехнулся, стал запихивать инструмент в сумку. — Уй. — Увидел что-то, снова поднял глаза. — У меня для тебя… — Пошуровал в сумке. — Нашел на полу, на «Птице Рух». Видно… ты уронила?

Мыш глянул на Кейтина и застал исчезающее неодобрение. Потом посмотрел на Тййи и почувствовал, что улыбается в свете ее улыбки.

— Тебя я благодарю. — Она сунула карту в накладной карман жилета. — Картой ты насладился?

— А?

— На каждую надо медитировать карту, чтобы пользу извлечь.

— Медитировал ты? — спросил Себастьян.

— О да. Битый час ее разглядывал. Мы с капитаном.

— Хорошо это. — Тййи улыбнулась.

Но Мыш возился с ремешком.

В Фениксе Кейтин спросил:

— Ты правда не хочешь с нами?

Мыш опять повозился с ремешком.

— Не-а.

Кейтин вздохнул:

— По-моему, тебе бы понравилось.

— Я бывал в музеях. Хочу просто погулять по городу.

— Ну, — сказал Кейтин. — Ладно. Увидимся, когда вернемся в порт.

Он развернулся, побежал по каменной лесенке за капитаном и командой. Они шагнули на автопандус, и тот понес их сквозь утесы к сияющему Фениксу.

Мыш глянул вниз, на бьющийся о сланец туман. Большие калигобусы — они только что из такого высадились — заякорены у доков слева. Маленькие клюют носами справа. Из скал восстают арки мостов, пересекают исполосовавшие месу трещины.

Мыш хорошенько покопался мизинцем в ухе и пошел налево.

В основном юный цыган старался жить лишь глазами, ушами, носом, пальцами ног и рук. В основном ему это удавалось. Но изредка, как на «Птице Рух» во время гадания Тййи или потом, во время бесед с Кейтином и капитаном, он бывал вынужден признать: случившееся в прошлом воздействует на настоящее. Наступало время углубиться в себя. Углубляясь, он находил старый страх. Он уже знал, что у страха есть две раздражающих стороны. Одну он мог утолить, нежа податливые пластины сиринги. Чтоб вытравить другую, требовались долгие, частные сессии самоопределения. Он определил:

Восемнадцать, девятнадцать?

Наверное. В общем, добрых четыре года после, как говорят, просвещенного возраста. И я могу голосовать в Драконе. Я пока что не. Снова ищу путь между скалами-причалами очередного порта. Камо грядеши, Мыш? Откуда ты, что будешь делать, когда прибудешь? Сяду и сыграю. Только все это не так-то просто. Ага. Для капитана так совсем. Жаль, не растарабанишь все это по свету неба. Я почти могу, когда слышу, как говорит капитан. Кто еще поджег бы мою шарманку, чтоб она передразнила солнце? Огонь был бы что надо. Слепой Дан… как оно, интересно, выглядело? Не хочешь провести пять пятых жизни с целыми руками и глазами? Осесть на камешке, завести девок и строгать детей? Не-а. Ну а вот Кейтин счастлив со своими теориями и заметками, заметками и теориями? А если бы я играл на сиринге так, как он творит свою книгу, размышляя, вымеряя? Ну хоть не осталось бы времени на дрянные вопросы самому себе. Типа: что капитан обо мне думает? Он об меня спотыкается, смеется, берет Мыша и сует его в карман. Но все не так просто. У капитана есть свихнутая звезда. И на лице — свихнутая борозда. Кейтин плетет словесные паутины, которые никто не слушает. Я, Мыш? Цыган с сирингой вместо гортани. Только мне этого мало. Капитан, куда вы меня везете? Да ладно. Конечно полечу. Мне негде больше быть. Думаете, я пойму, кто я такой, когда долечу? Достанет ли света умирающей звезды, чтоб я увидел…

Мыш сошел со следующего моста, пальцы в брюках, очи долу.

Звяк цепей.

Поднял глаза.

Цепи ползли по барабану шириной десять футов, вытягивая из тумана тень. На скале перед складом слонялись вокруг гигантской машины мужчины и женщины. Оператор лебедки в кабине так и не снял маску. Из мглы вырастал опутанный сетями зверь, бил ветроплавниками. Трещали сети.

Аролат (не исключено, что все-таки аквалат) двадцати метров в длину. На лебедках поменьше спустились крюки. Прилепленные к боку зверя наездники их расхватали.

Мыш пошел мимо людей, чтобы глянуть на обрыв, когда кто-то крикнул:

— Алекс ранен!

Опущенная на шкиве структура ссадила команду из пятерых.

Зверь присмирел. Ползая по сетям, как по стремянкам, люди ослабляли часть звеньев. Наездник висел посередине, дрябло.

Кто-то едва не выронил свои звенья. Раненый погонщик свесился с синего бока:

— Бо, держи!

— В порядке все! Поймал я!

— Поднимаем не спеша.

Мыш уставился в туман. Первый наездник коснулся ногой скалы, в десяти футах загремели о камень звенья. Наездник сошел, волоча свою сеть. Расстегнул ремни на запястьях, вынул провода из рук, преклонил колено и освободил нижние разъемы на мокрых лодыжках. Потащил сеть по широкому доку, перекинув через плечо. Туманные буйки по краям по-прежнему принимали на себя основной вес сети, неся ее по воздуху. Без них, прикинул Мыш, даже если не брать в расчет чуть более сильное притяжение, раскидистый охотничий механизм весит, вероятно, пару-тройку сотен фунтов.

На обрыв сошли три сетевых наездника — влажные волосы лежат вдоль масок, у одного — кудрявые и рыжие, цеплявшие взгляд, — и поволокли сети. Алекс похромал меж двух товарищей.