Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Облачившись в громоздкий скафандр, морально устаревший еще в большей степени, чем база на Амальтее, когда человечество переживало, казалось, неиссякаемый порыв первопроходчества и освоения Солнечной системы, Корнелий втиснулся в непомерно узкую шлюзовую камеру. Загорелась лампочка, и он толкнул люк. Первое, что его поразило снаружи, – протянутые нитями по лабиринту страховочные фалы, какие обычно используют на малых телах в Поясе астероидов, там гравитирующая масса настолько мала, что неосторожный толчок ногами может придать тебе вторую космическую скорость и отправить в бесконечное путешествие по замысловатой орбите. Однако зачем подобные фалы натянуты здесь, на Амальтее, Корнелий не понял, но тем не менее ухватился за тот, что вел к спиральной лесенке, где, по его расчетам, располагалась смотровая площадка.

Поднявшись туда, он обнаружил, что не ему единственному пришла идея полюбоваться красивейшим зрелищем – восходом Юпитера. У перил площадки замерла фигура, облаченная в столь же громоздкий скафандр, до нелепости напоминающий иллюстрации в тех книгах, что собирал Корнелий, о звездных первопроходцах. Но разобрать, кто это, не представлялось возможным, так как ярко-леденцовый бок сверхпланеты уже поднялся над близким горизонтом Амальтеи. В его рассеянном свете одинокая фигура прорисовывалась непроницаемым силуэтом. Вместе с Юпитером над горизонтом резко взбегал еще один спутник гиганта, и Корнелий прикинул, что это должна быть Европа. Крошечный диск накатывался на чернильный силуэт, как мячик, готовый смахнуть со своего пути кеглю.

Внутри у Корнелия екнуло: он ощутил прилив беспокойства, будто крошечный по сравнению с Юпитером диск может и впрямь причинить хоть какое-то беспокойство Ариадне. То, что это она, он теперь не сомневался, уверенность возникла из того же источника, что и беспокойство. Комиссар сделал несколько шагов по площадке, надеясь успеть оттянуть Ариадну с траектории движения спутника, даже не придумав объяснения столь неожиданному действию, но силуэт шевельнулся, поднял руку, помахал Корнелию:

– Тоже решили полюбоваться восходом?

– Да, знаете ли… когда еще побываешь в здешних местах… к тому же совпало – под рукой оказалась древняя книга. Действие происходит именно здесь, на Амальтее… – Корнелий запнулся, но Ариадна вежливо поинтересовалась:

– И что же происходит в этой вашей книге?

– Расположенная здесь исследовательская база… да, в книге на Амальтее тоже база, только гораздо более населенная. Так вот, база осталась без продовольствия, на помощь направлен космолет, фотонный космолет, он должен привезти продовольствие, чтобы никто не умер от голода.

– Этот космолет случайно назывался не «Тахмасиб»? – В голосе Ариадны Корнелий различил улыбку.

– Да. Точно. Откуда вы знаете? Читали?

– Нет, Корнелий. Ваш корабль называется «Тахмасиб», вот я и подумала… ассоциация, ничего больше.

– Вы удивительно догадливы, – пробормотал Корнелий.

– Космическое одиночество обостряет восприятие, – сказала Ариадна. – Особенно когда длится чересчур долго…

Озноб прокатился по телу Корнелия. В словах Ариадны таилось нечто отнюдь не метафорическое, не преувеличение собственных несчастий, а истина. Чтобы перевести разговор на тему, которая, по его мнению, должна иметь менее опасный контекст, ибо абсурд более смешон, нежели пугающ, Корнелий подергал фал, к нему, как он обратил внимание, прицеплена Ариадна.

– Я не совсем понял предназначение этих нитей… Это нить Ариадны в лабиринте для Минотавра?

– Распоряжение Червоточина, – ответила Ариадна. – Проводимые эксперименты необъяснимо влияют на метрику пространства… да и с причинно-следственными связями здесь не все в порядке… Поэтому если не желаете заблудиться в лабиринте, лучше пользоваться… этими приспособлениями.

– А что, кто-то уже потерялся? – Корнелий ощутил себя комиссаром по братству.

– Нет, – отрезала собеседница и погрузилась в молчание.

Корнелий попытался с другой стороны:

– Тут по неотключаемой линии трансляции звучит музыка. Кажется, джаз… Это тоже распоряжение руководства?

– Червоточин любит подобную музыку, – сказала Ариадна. – Особенно Телониуса.

– Кого?

– Древний джазовый музыкант Телониус Монк. Примары Червоточина отыскали его записи, вот и пускают для вдохновения в круглосуточную ротацию… Но ведь это лучше, чем стук метронома, полагаю?

– Несомненно, – согласился Корнелий. – А кто такие примары?

– Он так называет своих гвардейцев… приближенных… в общем, учеников.

– Простите, Ариадна. – Он покусал губы, но все же решился: – У меня создалось впечатление, что вы… что вам здесь… В общем, это не то место, где вы хотели быть. Конечно, мой мандат комиссара по братству не дает права вмешиваться в личную…

– А человека? – прервала его Ариадна.

– Простите?

– Мандат человека дает вам такое право?

Корнелий уже открыл было рот, чтобы ответить, но тут он увидел это. Даже не так. ЭТО. В первые мгновения он подумал, будто изображение, снимаемое датчиками и передающееся на щиток шлема, исказилось скачком напряжения в электрических цепях, по нему пошли помехи, и надо подождать, пока контролирующая система их устранит. Но потом Корнелий понял, что ошибся. Гигант будто отразился в луже, в которую хулиганистый мальчишка со всего размаха швырнул камешек. Ровная гладь водного зеркала пошла концентрическими волнами. Такие же волны побежали по поверхности Юпитера и дальше, захватывая тонкие серебристые линии колец, диск убегающей, но так и не успевшей это сделать Европы, и еще несколько тусклых дисков помельче – безымянных отпрысков плодовитого гиганта, так и не получивших настоящие имена в ту эпоху, когда каждое небесное тело Солнечной системы их удостаивалось, а потому помеченных на щитке гермошлема буквенно-числовым кодом.

Волны расходились, охватывая весь свод мироздания. Корнелию невыносимо захотелось зажмуриться, не от тошноты, нет, а от дикого ощущения обрушения того, что именовалось Lebenswelt, «жизненного мира», этот мир воспринимается без декартовского сомнения, фундамента, основания, без него невозможно человеку существовать, как невозможно ходить, если под ногами исчезла опора. Но он заставил себя смотреть, впитывать, запоминать, чтобы затем в подробностях мысленно воспроизвести то, что наверняка не оставит следов ни в записях наблюдательных приборов станции, ни в записи датчиков их с Ариадной скафандров.

Когда они вернулись на станцию, Корнелий попытался помочь Ариадне разоблачиться, но она оказалась ловчее его и быстрее справилась с громоздкой оболочкой, пока комиссар, чертыхаясь, пытался усмирить магнитные защелки гермошлема. Стряхнув с себя скафандр, как лягушачью шкурку, Ариадна в одном нижнем белье присела на скамеечку, стиснула ладони коленями и смотрела в пол, ожидая Корнелия. Промокшие от пота рыжие кудри облепили череп и щеки, сделав ее еще более некрасивой. Может, вид Ариадны и заставил Корнелия сказать то, что он давно хотел, с самой первой их встречи: