Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Новенький? – осведомилась рыжая и широко улыбнулась. Церемонии здесь, скорее всего, не почитались. – Сегодня прибыли? Раньше вас не видела… Хотя о чем я! Я на базе месяц не была, половина лиц незнакомых. Ловила метеоры в кольце Юпитера. Понимаете? Кто, кроме Нити Дружининой с такой задачей справится? – Примарка самодовольно и картинно задрала курносый нос, попыталась скорчить серьезную физиономию, но не выдержала, прыснула.

И вновь Корнелий подумал, что выражение насчет чертиков, пляшущих в глазах, отнюдь не поэтическая метафора. Чертики выделывали джигу в отчаянных зеленых глазах Нити Дружининой.

– И сотворил человек бога по образу и подобию своему! – Полный, какой-то всеобъемлющий глас наполнил кубатуру кают-компании, и Корнелий невольно вздрогнул – и от неожиданности, и от смысла. Будь он верующим, обязательно перекрестился. – Бог – это я! Да, мои претензии скромны. Не хочу быть еще и царем. Должность царя отдайте Минотавру… Минотавр, бык мой, ты где?

– Где же твой рай, бог? – весело выкрикнули из зала, Червоточин покачал головой:

– Неблагодарные создания, не сотворившие ничего полезного для науки, а уже взыскующие райских кущ! Что ж, будет вам Эдем, надо только выбрать для него подходящий планетоид. Я склоняюсь к Ио…

– Это кипящий ад, бог! – возопило несколько голосов с деланным отчаянием. – Нам не подходит! Мы не черти!

– Ничего, ничего, нет такого ада, который нельзя сделать раем!

Корнелий откашлялся и поинтересовался у соседки:

– Он действительно бог? – Только обратившись к ней с вопросом, комиссар заметил, что она, бросив хлебать борщ, смотрит в сторону, а в ее глазах не выделывают джигу чертики, глаза светятся подлинным обожанием, сродни с религиозным. Хотя действительно религиозных людей он в своей жизни не застал, они вымерли гораздо раньше.

Нить нетерпеливо махнула рукой, будто отгоняя назойливую муху, однако глас исчез, девушка ойкнула и, повернувшись к Корнелию, прижала ладонь к груди:

– Простите… простите… так невежливо с моей стороны… Вы ведь ничего не знаете… Это – Червоточин… Сам!

– Странная у него фамилия, – не удержался Корнелий. Филология и этимология для него являлись даже не столько хобби, сколько средством воспринимать гармонию космических сфер. Фамилия самозваного Господа вносила в гармонию режущий чувство прекрасного диссонанс.

– Фамилия как фамилия, – передернула плечиками и слегка сдвинула брови девушка, и Корнелий окончательно убедился, что она по уши влюблена в Червоточина, как только может влюбиться молоденькая и страстная особа в своего учителя. – Если хотите знать, это и не фамилия вовсе.

– Творческий псевдоним? – Корнелий улыбнулся, но Нить осталась серьезной. Пухлые губы, так свойственные наивным девицам, сжались, превратились в тонкую линию, отчего лицо соседки приобрело неподходяще жесткое выражение. Корнелий произнес: – Простите, право… я человек в фаланге новый, не слишком осведомлен о местных обычаях и ритуалах, а как говорится – в чужую фалангу со своим уставом не вступают…

Нить смягчилась:

– Червоточин – действительно творческий псевдоним. Он не любит свое настоящее имя. А поскольку он достиг таких высот и глубин в теории червоточин, то и псевдоним взял – Червоточин. Он считает, ученый должен стать живым воплощением той науки, которой себя посвящает. Только тогда можно добиться в ней хоть чего-то. Все очень просто и понятно.

– Да, – пробормотал Корнелий. – Очень просто и понятно…

– Корнелий, дружище, где ты?! – Вновь Глас наполнил кают-компанию, легко перекрывая шум и гам, столь свойственный местам, где собираются энтузиасты своего дела. – Отзовись, друг мой!

Корнелий поперхнулся. Закашлял. Схватил салфетку, вытер губы. Бумажка оказалась столь щедро отрезана от рулона, что вполне годилась на лист писчей бумаги. Казалось, Корнелий неловко пытается укрыться от призывающего Гласа. Тот, несмотря на звенящее доброжелательство, наверняка ничего хорошего, за исключением Страшного суда, не сулил. Нить прошептала:

– Это же вас! Идите!

«Не хочу!»

– Не заставляйте ЕГО ждать, – в голосе Нити звучала смесь восхищения и зависти. Она наверняка отдала все, лишь бы поменяться с Корнелием и броситься на зов Червоточина, как мотылек на горящую свечу.

Корнелий встал и пошел на зов, ощущая прикованные к нему десятки взглядов – столь же восхищенных, завидующих, ободряющих, мол: «Смелей, смелей, товарищ! Хотел бы и я быть на твоем месте, чтобы и Он призвал меня, как призвал тебя!» Корнелий растерянно осматривался, не потому что выискивал источник зова, но чтобы встретиться со множеством глаз, вглядеться в лица тех, для кого Червоточин – бог и царь, хотя последнее звание он милостиво сложил с себя, щедро одарив им неизвестного Минотавра. И глаза эти – зеленые, карие, голубые, серые – светились преданностью учителю, вождю, наставнику… Нет, нет и нет, поправил себя Корнелий, не учителю, не вождю, не наставнику, а кому-то гораздо большему, кому-то, кто вправе, ощущая на себе подобные взгляды, самочинно провозгласить себя богом. И все, что бог возжелает, они немедленно исполнят…

Ему хотелось тряхнуть головой, избавляясь от подобных мыслей, как встряхивается после купания пес, разбрызгивая с шерсти тучи брызг.

Столик Червоточина располагался в углу кают-компании, у панорамного окна, откуда открывался вид на территорию базы и поверхность Амальтеи. Юпитер еще не взошел, на небе щедро блистали звезды, двигались крохотные диски обширного семейства спутников любвеобильного гиганта-громовержца, серебрилась полоска кольца, предвещая скоротечный день под карамельным светом газовой недозвезды.

Червоточин сидел один, но рядом возвышалось огромное существо, сначала Корнелий принял его за рыцарский доспех, каким-то чудом доставленный с Земли и явно принадлежавший гигантскому средневековому рыцарю. Потом сообразил – это древний робот из славной когорты первопроходческих машин, умопомрачительный по энерговооруженности, защищенности и живучести тектотон, какие в обязательном порядке включались во все экспедиции на небесные тела Солнечной системы. Тектотон стоял, по-человечески сложив длинные верхние манипуляторы на груди. Он него исходило хорошо различимое даже в шуме кают-компании низкое гудение.

– Вижу, вам понравился Минотавр, – сказал Червоточин, поднимаясь из-за столика и протягивая Корнелию руку. Сухое и сильное рукопожатие – именно такое, какое предпочитал Корнелий.

– Любопытный экспонат, – заметил Корнелий. – Как вам удалось его раздобыть, да еще в таком состоянии?

– Я не экспонат, – раздался голос, больше похожий на скверно отмодулированное гудение холодильной установки. – Я – первопроходец!