Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Экран осветился. Будь на его месте обычный иллюминатор, вряд ли Корнелий рассмотрел происходящее на площадке – настолько ослепительно вспыхнули лазерные «буровые» установки, как их про себя назвал комиссар. А еще ему на ум пришло совсем архаичное сравнение с древними буровыми установками на нефтеносных полях. Земную твердь они бурили до нефти, использовалась она как топливо, в том числе и для транспорта, перевозящего людей из точки А в точку Б. И в определенном смысле здешние «буровые» тоже пытались решить логистическую задачу – обеспечить почти мгновенное перемещение людей к звездам.

Там, где находился фокус скрещения лазерных лучей, вспыхнуло солнце, кипящее, выбрасывающее длинные языки протуберанцев, магнитосфера их сдерживала.

– Напряженность магнитного поля… Мощность излучения… Искажение симметрии… Толщина волосяного покрова… – Зал заполнялся голосами операторов, цифры сыпались как из рога изобилия, и поневоле Корнелий задался вопросом – улавливал их Червоточин на слух? Он полуобернулся и увидел, что тот сидит, закрыв глаза и прижав кончики указательных пальцев к вискам, будто у него неимоверно разболелась голова. – Включена программа модуляции излучения… – Этот голос комиссар сразу распознал. В отличие от остальных, звучащих с интонациями бездушных роботов, он звенел от напряжения. Брут.

«И ты, Брут», – промелькнуло у Корнелия.

– Приступить к бурению! – проревел Червоточин с яростью. Можно подумать, что все, кто сидел за пультами, в едином порыве вдруг решили отказаться от участия в эксперименте и дезертировать, а генералу, чтобы не потерять армию, ничего не оставалось как положиться на собственный голос. – Приступить! К бурению!

Корнелий вновь смотрел на экран, но на его дилетантский взгляд ничего нового не происходило. Рукотворное солнце так же полыхало, выбрасывая протуберанцы, как бы пытаясь вырваться из тисков магнитной ловушки.

А затем все изменилось. Будто кто-то резко распахнул темный занавес, отделяющий зрительный зал от сцены.

Корнелий падал в бездонный колодец. И больше всего его удручал не столь резкий переход от состояния, в котором он пребывал, к безудержному полету в бездну, сколько неспособность хоть что-то изменить. Насколько он бессилен перед могущественной силой, шутя сдернувшей его с твердой поверхности поёл станции и швырнувшей туда, где нет ничего, только он, он в полнейшем одиночестве и неизвестности – что его может ждать по ту сторону бесконечности? Собственное тело таяло, истончалось, будто он – не плоть живая, но кусочек сахара в кипятке, и это еще одно странное ощущение, может, не самое сильное в сонме других – страха, удивления, предвкушения, но несомненно из тех, которые он не испытывал в жизни. Он совершал инволюцию от развитого человеческого существа, организма, к тому комочку клеток, что пробегает миллионы лет эволюции, прежде чем покинуть лоно матери.

Бездна наполнялась светом, и, к огромному облегчению Корнелия, он вдруг понял, что может различать направления. По крайней мере, два основных – то, откуда он падал, и то, куда падал. Из холодной тьмы в раскаленный свет. Вечность и бесконечность падения иссякали, истончались точно так же, как до этого истончилось и исчезло его тело – оболочка разума. Там, внутри притаилось испуганное, ужаснувшееся, но такое любопытное Я. Если бы у Корнелия все еще имелись глаза и веки, он бы зажмурился, закрылся от уплотнявшихся потоков, волн света, обретавших плотность, упругость взамен эфирности.

Что это? Что это такое? Где я? Зачем? Вихрь вопросов, не имеющих ответов. И Корнелий подумал, что в этом и заключается суть мироздания – лабиринт вопросов, и нет ответов, а так как даже вопросы не терпят пустоты, то они порождают из экзистенциальной пустоты того, кто если не найдет верные ответы, то, во всяком случае, попытается это сделать.

Минотавра.

Сначала он решил, что видит плотный клубок ослепительных нитей. Из таких в древности вязали шерстяные носки, свитера и варежки. Только здесь его не пустили по полу, где он мог стать легкой добычей игривого котенка, а повесили в пустоте ни на чем. Внутрь поместили нечто еще более ослепительное, скворчащее, будто в коконе шевелилась куколка, завершившая цикл метаморфоза и готовая прорвать плотную оболочку шелковых нитей, чтобы явить себя наблюдателю во всей славе. Однако нити растягивались, напрягались, на них возникали чередования вздутий. Корнелий протянул руки к этому клубку, и только в это мгновение понял, насколько могут не совпадать их масштабы! Крошечная точка, бестелесная, воображавшая, что у нее есть какие-то там руки, и огромная полыхающая звезда спектрального класса голубых гигантов, рядом с ней остро осознаешь собственное ничтожество.

И нити вовсе не нити, а колоссальное астроинженерное сооружение, нечто вроде Сферы Дайсона, собранное из замкнутых сегментов, охватывающих звездную систему по угловым направлениям к плоскости эклиптики. Если тело Корнелия не могло его слушаться ввиду полного исчезновения, глаза послушно различали то, что комиссар желал увидеть. Ему показалось, что в свете звезды возникли спеклы – темные точки временного ослепления, на самом деле – планеты, они вращались вокруг звезды. Планетарная система почти такая же, как и у Солнца, – ближайшие к светилу принадлежали земной группе, дальше – газовые гиганты, окруженные роскошными кольцами, им бы позавидовал и Сатурн. Мегаструктура учитывала орбитальное движение планет, плавно изгибаясь там и тогда, где могли пересечься их пути. Сфера инопланетного Дайсона казалась живой, а возможно, таковой и являлась. Может, Корнелий заблуждался, приняв ее за искусственное сооружение, а на самом деле она – разумное существо или, точнее, – вещество, в своем эволюционном развитии достигшее воистину космического масштаба? Точно так, как в романе древнего сочинителя Лема таинственный океан Солярис полностью поглотил родную планету, управляя ее движением в неустойчивой системе двойной звезды, так и здесь эволюция заставила некое существо развиться до космических масштабов, чтобы противостоять… чему?

И когда Корнелий понял – чему, он рванулся назад, прочь, обратно через запутанные извивы червоточины. Туда, откуда явился в этот мир, не соображая, не отдавая себе отчета, даже на крохотные движения мысли не оставалось времени, лишь вопя на всех диапазонах излучения: «Прочь! Спасайтесь! Бегите!», ощущая – он не единственный наблюдатель этих последних мгновений, прежде чем сверхновая все же вспыхнула, невзирая на оковы, которые пытались на нее наложить творцы мегаструктуры. И он бежал, спасался, чувствуя вновь возникшим телом на спине и затылке адский жар. Раскаленная волна катилась за ним по пятам по узкому каналу червоточины, он несся среди толпы таких же любопытных и безалаберных, кого их любопытство и безалаберность застали врасплох, если не сказать – погубили, ибо кто мог тягаться со скоростью распространения ударного фронта взрыва сверхновой? И кто мог хоть что-то противопоставить катастрофе галактического, а может, и межгалактического масштаба? Вспышка по яркости затмила спокойное и беспокойное горение миллиардов звезд во всех спиралях Млечного Пути. Лишь творцы мегаструктуры в своей наивности, что сочеталась с поистине космическим могуществом, тешили себя уверенностью, что могут справиться с неизбежной гибелью своего светила. Не справились. Не смогли. Ошиблись в расчетах. И лишь одно искупало их гордыню – они пытались, и только одно казалось милосердным – они погибли мгновенно.