Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Послушайте, Червоточин, почему мы вообще об этом говорим?! – Корнелий возвысил голос. – У вас нет иных тем?

– У меня нет иных тем для разговора не только с вами, Корнелий, – сказал Червоточин. И повторил: – Не только с вами…

– Червоточин, я все же взываю к вам, – торопливо заговорил Корнелий, понимая, что тот в любое мгновение отключит видеосвязь, – взываю к вашим человеческим чувствам, если они еще сохранились в той бездне, в той черной дыре, что осталась на месте… впрочем, не важно, сердце-то у вас на месте, а значит и чувство братства… прошу вас, во имя братства…

Экран почернел.

Пасифия ждала Корнелия в его каюте, да не одна, а с ребенком. Малыш по-хозяйски и без церемоний, как свойственно всем детям, расположился за откидным столиком, забравшись с ногами на убранную до того койку с наведенными на краях одеяла стрелками – неизбывная военная привычка, впитанная комиссаром еще в бытность его службы в Первой Марсианской бригаде Сил Самообороны. Книжки мальчугана не заинтересовали, он сдвинул их к иллюминатору, а сам разложил на откидной столешнице настольную игру, расставил фишки и теперь сосредоточенно бросал кубики и двигал фигурки. Игра называлась «Преображение Венеры», а ее героями являлись легендарные первопроходцы, атомные первопроходческие танки, а также первопроходческие роботы. Среди опасностей Венеры с черной кляксой Голоконды – в далекие по геологическим и космическим масштабам времена на планету упал метеорит из антивещества – множился лабиринт тропок, по ним и должны двигаться фигурки, подчиняясь случайности выпадавших на гранях кубиков чисел.

Задержавшись на пороге каюты, Корнелий с удовольствием наблюдал за сосредоточенным и хмурым мальцом, пока Пасифия не сказала:

– Прошу прощения, комиссар, что столь бесцеремонно вторглись к вам, да еще и с ребенком… но мне совершенно не с кем оставить Телониуса…

– О, Телониус! – воскликнул с преувеличенной сердечностью Корнелий. – Так вот чьи джазовые композиции изливаются из нашей радиосети и днем и ночью! Позвольте высказать вам, уважаемый маэстро, свое восхищение! И пожать руку!

Мальчишка исподлобья глянул на комиссара, удостоверился, что в словах взрослого нет ничего содержательного, к чему стоит прислушаться, и вернулся к игре.

– Он несколько… нелюдим, – с ноткой извинения сказала Пасифия. – По-хорошему, его следовало оставить на Земле, а не брать в такую космическую глушь, но я побоялась, что ему будет трудно в приюте…

– Вы ведь давно знакомы с Червоточиным? – спросил Корнелий, продолжая разглядывать мальчишку, хотя ощущал беспокойство Пасифии от столь пристального изучения комиссаром ее отпрыска. Возможно, она жалела, что привела ребенка с собой.

– Да, мы обучались и жили в одном приюте, – сказала Пасифия. – На Крите…

– Все критяне – лжецы, – сказал Корнелий. – Я – критянин, лжец ли я?

– Что вы говорите?

Комиссар не ответил, сел на приступочек в тамбуре – смесь платяного шкафа и кухни, расшнуровал ботинки и поставил в сушильню. После пробежки не помешал бы ионный душ, на водный надежды не было. На него был жесткий лимит воды на Амальтее, отрезанной от всех других обитаемых спутников Юпитера, но до ухода посетительницы об этом можно только мечтать. Такова работа комиссара по братству – люди прежде всего. Единственное, что позволил себе Корнелий, – обтереть полотенцем лицо, градины пота так и катили. Пробежка по лабиринту коридоров базы выдалась на славу.

– Представляете, Пасифия, я сегодня заблудился, – с наигранной веселостью сказал Корнелий. – Здешние коридоры и так напоминают критский лабиринт, но, мне казалось, за предыдущие дни я изучил маршрут. Однако сегодня, какой бы коридор я не выбирал, он вел не туда, куда нужно. Так что утренняя дистанция удлинилась на… на… – Комиссар посмотрел на шагомер. – Гм… и с приборами творится неладное, вряд ли бы я осилил пробежку в пару астрономических единиц… – Корнелий продемонстрировал Пасифии экранчик.

– Я пришла поговорить с вами, комиссар, – заявила Пасифия, не обратив внимания на демонстрируемый ей шагомер. – Мне нужно кое-что вам сказать… открыть… – Платок в руках она даже не теребила, как это делают в сильном волнении, а рвала ногтями. Если бы не прочная ткань, тот немедленно превратился бы в лоскуты.

Корнелий шагнул к Пасифии, положил руки на ее, сжал сильнее, остановив истязание над платком, наклонился к ней со своего высоченного роста и прошептал на ухо так, чтобы больше никто не мог его услышать:

– Время и пространство сошли с ума, Пасифия. И мы оба это чувствуем, не так ли?

– Что вы имеете в виду? – так же шепотом спросила она.

– Ребенок, Пасифия. Ребенок. Еще вчера у вас не было никакого сына, и я прекрасно об этом знаю.

– Я… я… плохо… помню… – залепетала Пасифия, теперь с явным страхом разглядывая маленького Телониуса, как ни в чем не бывало двигавшего фишки по полю Венеры, разыгрывая мистерию преображения багровотучной планеты. Корнелий пользовался книжным светильником, когда приходилось ночевать в общих кубриках и не хотелось никому мешать своей литературной бессонницей. Малыш взял и подвесил его над игрой, судя по всему, не для освещения, а в качестве предмета игры. Водрузил на него одного из первопроходцев в весьма древнем скафандре с выступающим рылом охладителей, рогами-антеннами и трехпалыми перчатками-компенсаторами. Фигурка наблюдала за происходящим на поверхности, устроившись на светильнике, словно на атмосферном городе, какой когда-то планировали соорудить и пустить плавать в плотном облачном слое Венеры, однако подобная идея мало кого захватила. Отряд первопроходцев закрепился на ближайших отрогах Голоконды и сооружал укрепленный лагерь и космодром для приема людей и грузов.

Корнелий тряхнул головой, избавляясь от ощущения, будто детская игра затягивает, превращая и его в одну из фигурок.

– Что происходит? – Пасифия смотрела на комиссара так, будто он не только готов, но обязан дать все ответы на вопросы бытия.

– Червоточин, – сказал Корнелий. – Вот что происходит. Сингулярность головного мозга…

– Что вы такое…

– Пасифия, – сказал Корнелий, понимая – медичка находится на той последней ступени, когда достаточно легкого толчка, и она полетит в бездну отчаяния, а может, и безумия, – Пасифия, послушайте меня… Вы его осматривали… Что-то необычное, непонятное… вспомните, прошу вас.

– Не с ним, – выдавила из себя женщина, темное лицо стало серым, полные губы словно выцвели, увяли. Красный тюрбан поизносился, истрепался и, кое-как свернутый, криво водружен на смоляные курчавые волосы. – С Ариадной… она сегодня приходила на обычную процедуру обследования…