Эрик Браун - Нью-Йоркские ночи

Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз ехал этим путем, но когда они с отцом договаривались о встрече, Холлидей настоял на ресторане, чтобы только не появляться в доме. Естественно, дом уже был другим, после пожара его перестроили иначе, но в том же стиле. Холлидею никогда не нравилось жить в нем. Новый дом казался самозванцем, в нем не было очарования того, прежнего жилища. Новое дерево, оседая, скрипело и стонало, а он приписывал это прогулкам неуспокоившегося духа.

По шоссе № 97 он свернул к берегу, а через двадцать минут сбросил скорость, проезжая мимо Блю-Поинт и череду дорогих вилл, выходящих фасадами к морю. Его отец жил в трех километрах дальше по побережью, у заросшей травой дороги, которая упиралась в дюны у самого уреза воды. Последние мили Холлидей буквально полз, как будто его разум не желал осуществлять то, что наметило подсознание.

Дом появился внезапно, и сначала Холлидей не поверил, что это узкое, строгое здание – тот самый дом, где он провел последние три года своей юности. Должно быть, дом снова горел и его опять перестроили. И выглядит он куда меньше, чем прежде…

Холлидей поставил “форд” на другой стороне улицы и остался сидеть, рассматривая дом и пытаясь под этими мрачными линиями уловить контуры другого, давно умершего жилища, где ребенком он играл со своими сестрами.

Над морем появилось солнце, и небо на востоке побледнело, превратив дом в зловещий, четко очерченный силуэт на серовато-золотистом фоне. Холлидей все ждал, что внутри появится хоть какой-нибудь признак жизни. Его отец, привыкнув к военному распорядку, всегда вставал очень рано. Вот и сегодня ровно в шесть часов на первом этаже вспыхнул оранжевый прямоугольник. Холлидей подождал пять минут, затем еще пять и наконец заставил себя выйти из машины.

Он прошел по неогражденному ухоженному газону, но так и не решился позвонить с парадного крыльца, а потому обогнул дом и пошел к черному ходу, как будто это могло сделать визит менее формальным. На углу он помедлил, оглядел сад и нашел глазами старинный дуб, на который часто забирался в детстве. Он любил это дерево, чувствовал, как близка ему душа могучего зеленого исполина, но, разумеется, не умел выразить словами свои ощущения и предпочитал о них помалкивать.

Теперь дуб был мертв. Холлидей медленно пошел к дереву, словно скорбящий друг к могиле близкого человека. Дуб все еще возвышался над садом, поражая своими величественными размерами, но ствол его расщепился, а многие ветви, одряхлев и размякнув, обломились и сейчас устилали землю.

Как явственно Холлидей помнил игры в зеленой чащобе кроны! Элоиза и Сью носятся по саду, а он прячется в непроницаемом, густом переплетении веток… Он всегда почему-то больше любил Элоизу. Без всякой причины, только с чувством вины, которое не развеялось по сей день. Его сестры, двойняшки, были совсем не похожи: Элоиза – высокая для своих лет и светловолосая, а Сью – маленькая и темная. Холлидей очень хотел одинаково любить обеих, но неизменно предпочитал Элоизу, несмотря на то что Сью остро чувствовала несправедливость, и это его очень расстраивало.

Внезапный крик вывел его из задумчивости.

– Черт возьми, что ты делаешь на этом холоде? – Такова уж была манера его отца – даже искреннюю заботу маскировать поучением.

Холлидей развернулся и пошел к дверям. Отец уже вернулся в дом. Холлидей поднялся по ступеням и вошел внутрь.. Вспомнив, о чем ему предстоит расспросить отца, он почти потерял дар речи и даже сейчас не исключал возможности, что просто извинится за нежданный визит и побыстрее уедет.

– Легко добрался?

Интересно, это упрек, что он так долго здесь не был? Холлидей пожал плечами:

– На дороге пусто. Еще очень рано.

– Налей себе кофе и пошли в гостиную, – пробурчал отец и исчез за дверью.

Холлидей огляделся. Налить себе кофе – почти непосильная задача, на самом деле ему хотелось выбежать прочь из кухни и уехать в город.

Но он вспомнил об Элоизе и о том, что говорил ее призрак, отыскал чашку, налил из кофейника кофе и пошел с ним в гостиную. Она мало изменилась с тех пор, как он жил здесь. Изысканная, слегка мрачноватая атмосфера fin de siecle создавала впечатление музейной экспозиции. Холлидей осмотрел комнату внимательнее, но так и не обнаружил современных усовершенствований: никаких компьютеров или стенных экранов. Единственной данью эпохе был маленький переносной экран телекома на кофейном столике перед древним газовым камином.

Да и сам отец, подобно этой комнате, совсем, кажется, не изменился. Он восседал в кресле с прямой, высокой спинкой. Худой, седой и несгибаемый, словно лезвие стального меча.

Холлидей присел на краешек дивана и отхлебнул кофе.

– Если ты приехал насчет того дела, о котором говорил вчера… – начал отец.

Холлидей покачал головой. Молчание затягивалось. Ему хотелось спросить у отца, чем он, его сын, так разочаровал своих родителей. Только тем, что не стал служить на флоте? Но он рано понял, что его предназначение – действовать в качестве индивидуальности, отдельной личности, а не безымянной частицы вооруженных сил. Он проучился два года в юридическом колледже, но учеба его не занимала. Он бросил это дело и, видимо из духа противоречия или чтобы шокировать своего отца, подал заявление в полицейский департамент Нью-Йорка. Но скорее всего мотивы были все-таки иными. Два года бессмысленных занятий разбудили в нем жажду действий, а полиция казалась потенциальным источником приключений.

И естественно, ни его отец не был так уж поражен, ни жизнь нью-йоркского полицейского не оказалась такой уж волнующе интересной.

Когда пять лет назад Холлидей уволился и стал сотрудничать с Барни, это дало его отцу повод проворчать:

– В полиции ты по крайней мере служил обществу.

– А в агентстве мы занимаемся розыском пропавших. В полиции я делал то же самое.

– Но теперь ты будешь делать это для тех клиентов, которые платят, – возразил отец. – Только для тех, кто в состоянии заплатить.

– Кроме того, мы будем разбирать старые случаи, на которые полиция махнула рукой.

В этом месте диалог прервался, потому что отец перестал слушать. С его точки зрения, он уже выиграл спор. В очередной раз он сумел доказать никчемность своего сына.

Холлидей поднял глаза от кофейной чашки.

– У меня стали появляться галлюцинации, – бесстрастно, словно разговаривая со стеной, сообщил он, не задумываясь над тем, как среагирует его отец. – Вот уже пару дней мне является привидение.

Отец подался вперед, и Холлидею показалось, что в голосе его мелькнула тень беспокойства.

– Но ты ведь не болен, а, Хол?

– Со мной все нормально. Очевидно, я очень долго подавлял какую-то мысль, похоронил ее в подсознании. И вот теперь она вырвалась наружу. Я вижу Элоизу.