Сергей Федоранич - Выжженная трава

Он развесил белье на сушилке на балконе. В квартире царил мрак, в некоторых комнатах в люстрах не было лампочек. На кухне, например, в ванной и туалете. В комнате, где он спал, был торшер для чтения на ночь, а в гостиной после ремонта он не стал вешать люстру, оставил потолок ровным. Единственное место, где свет был — коридор. Там он одевался, смотрелся в зеркало. Свет горел всегда, проливаясь в другие помещения жирными желтыми кругами, подкопченными темнотой с краев.

Он надел мягкие кроссовки, бежевые джинсы и легкую футболку. Ему предстояло пройти сквозь непростую ситуацию, и комфорт в одежде важен.

Вышел из дома, пересек улицу, прошел вдоль квартала до пустыря, повернул направо и легкой трусцой пробежал два километра вдоль шоссе до парка, где ночью почти полностью отсутствует освещение. Людей нет. Он прошел до середины, свернул с тропинки и остановился возле большого дерева. Он перестал дышать, прислушиваясь к тьме. В парке никого, только где-то вдалеке шумит шоссе, галдят люди. В радиусе ста метров ни звука. Неужели он ошибся и никого не будет?

Время тянулось. Армия и два года контрактной службы в бесконечно раздолбанной бомбами чужой стране научили его ждать. Сначала он ждал распределения здесь, дома, потом долго ждал подтверждения о том, куда его отправляют. Самым долгим было ожидание в самолете — они летели на военном судне, ничего общего по комфорту даже с салоном самой захудалой чартерной авиакомпании. Деревянные стулья, веревки вместо ремней, двенадцать часов перелета с тремя дозаправками, еды нет, в туалет по очереди не чаще раза в три часа. Если приспичило — под себя. Неизвестно, что будет, когда самолет приземлится в той стране, куда они держат путь. Неизвестно, каким будут там воздух, вода, люди… Там идет война, это все знали. Но что такое война? Как в фильмах про военные действия, с кишками на стенах, оглушительными взрывами, вшами и недостатком еды, воды и бинтов? Все оказалось гораздо хуже. Почти постоянное ожидание в непробиваемой тишине. Они сидели у трапа самолета в ожидании броневика почти шесть часов, и все это время нещадно палило солнце. У них на сто человек было три двухлитровых бутылки воды — царский подарок экипажа самолета. Даже губы смочить хватило не всем. Когда броневики приехали, терпение солдат было на исходе. В казарме мест не хватило, пришлось спать на полу по очереди. Еды не было, туалет занят или переполнен, и вместо того, чтобы облегчиться, надо сначала вынести пару ведер и слить в септик. Но это все было ничего по сравнению с тем, что началось, когда командир взял их в бой.

Они были в пути сутки, десять часов из которых шли пешком по душным тропикам, волоча снаряжение и огромные рюкзаки с пайками и палатками. Редкие привалы не вымывали из крови адреналин, потому что где-то совсем рядом стреляют, но еще недостаточно близко, чтобы сбросить рюкзаки и бежать, сломя голову. Ожидание ужаса, именуемого войной, затянулось настолько, что, когда прозвучала команда, все машинально выполнили распоряжение, приготовили оружие и побежали. Эта малая часть того, что именовалось войной, была самой легкой не только для него, но и еще для трех десятков солдат. Дольше шли, чем убивали.

Потом оказалось, что на войне все дольше, чем сражение. Дольше ждешь в тишине казарм, дольше слышишь выстрелы, дольше смотришь на умирающих от инфицированных ран сослуживцев… Все это, в конце концов, и есть та пресловутая война, которой он отдал два года жизни. Кроме денег, поврежденной психики, утраченной семьи, отнятого здоровья он получил самое главное — умение ждать.

И сейчас, стоя в темном парке, он ждал появления того, ради которого пришел сюда. Ждал долго. Прошел час, может быть, больше, и он уже хотел пойти домой, решив, что ошибся, но услышал.

Значит, нет — не ошибся.

Он услышал сдавленный выдох, словно человек, его сделавший, считал его последним. Он осторожно достал из заднего кармана джинсов складной нож и расправил лезвие. Ему не нужно больше звуков — он чувствовал, где притаилась жертва и сколько до нее метров.

В такие минуты ноги становились мягкими, словно большие лапы. Несколько шагов вправо, несколько влево, и вот он практически у цели. Маленький мальчик, лет шести-семи, не старше. Сидит у дерева, спрятав лицо в коленях. Трясется телом, словно от этого зависит жизнь. Не поднимая головы, мальчик заскулил, тихонько, как щенок.

Он обошел ребенка сзади, стараясь двигаться бесшумно, но почва под ногами была усеяна листвой, хрумкающей так, словно по ней шел бегемот, и мальчик услышал. Он заскулил еще сильнее, завозился, но не успел ничего сделать, как оказался поднятым над землей.

Ребенок закричал. Пришлось быстро выбежать с ним из парка и поставить под фонарем. Действительно, мальчик. Только младше, годиков пять. Он впал в истерику от страха, не мог вздохнуть и только беззвучно раскрыл рот. Губы синие, глаза закатились.

— Вдохни! — крикнул он мальчику и ударил по щеке. Тот опешил, истерика прервалась, и он глубоко вдохнул. Потом еще раз и еще, а потом задышал чаще, стараясь не перейти на плач.

— Не смей плакать! Прекрати истерику!

Мальчик послушно кивнул, все еще часто-часто дыша, стараясь напитать легкие, чтобы можно было в любую секунду начать орать. Он взял парня на руки и быстрым шагом пересек проезжую часть, свернул за дом и остановился возле отдельно стоящего здания с раздолбанным крыльцом, освещенным тусклой лампочкой.

— Это полиция. Там тебе помогут. Найдут семью, отдадут маме, понял?

Мальчик кивнул.

— Ты знаешь, как тебя зовут? Знаешь, где живешь?

Он снова кивнул. Продолжал дышать часто.

— Как тебя зовут? — спросил он мальчика.

— Семен, — ответил мальчик.

— А фамилия у тебя как?

— Иванович.

— Это отчество. Твоего папу зовут Иван, да? А какая у тебя фамилия?

— Иванович, — снова ответил мальчик.

— Ладно. Ты знаешь адрес, где живут твои мама и папа?

— Знаю.

— Хорошо, пойдем, — сказал Ян.

Они вошли в здание, он кивнул дежурному.

— Ты опять нашел ребенка? — спросил дежурный и выглянул из-за своей стойки. — Где ты их берешь?

— Я говорил вам, где. В парке. Я не понимаю, почему вы не можете быть там каждую ночь и ждать, когда появится ребенок? Это не первый.

— Там сегодня был патруль, никого не было.

— Сомневаюсь.

— Ладно, — ответил дежурный, — сегодня Вера Ивановна тебя встретит, иди в сто шестой кабинет.

Вдвоем с малышом они прошли по коридору и зашли в сто шестой кабинет. Там были только большой деревянный стол и два стула. Он усадил малыша на стул и стал ждать. Вера Ивановна появилась через несколько минут, выразительно закатила глаза и удалилась за шаблонами документов. Когда вернулась, ему удалось сдержаться и не наехать на нее за разгильдяйство. Сколько раз можно говорить, что в этом парке неожиданно появляются дети, которые нуждаются в помощи? Сколько можно делать вид, что ничего не происходит?