Антонина Крейн - Теневые блики [litres]

Потом Димпл проскакала сквозь дворцовый лабиринт, проворно уворачиваясь от то и дело выскакивающей перед нами живой изгороди. По широкой дуге мы обогнули пруд, где две недели назад был найден труп Олафа Сигри. Просвистели вдоль покоев Лиссая и, наконец, затормозили у Храма Белого Огня.

Там наша плоть снова стала видимой. Я, дрожа от перевозбуждения, неловко сползла с лошадки, которой все было нипочем. Полынь со стоном рухнул следом.

– Ты в порядке? – обеспокоенно спросила я.

– А ты как думаешь? Много знаешь людей, которые себя хорошо чувствуют, сотворив запредельное? А я этим уже неделю занимаюсь! Своими силами, безо всякой там чистой магии! – огрызнулся он, потирая виски. – Пойдем. Если Дахху действительно самый стойкий из ночной партии – молись, чтобы он был жив.

Я тяжело сглотнула и потопала вслед за куратором.

«Какого ж фига, – хотелось заорать мне, – какого ж фига ты, мистер прозрачная нога, не родил плана Б, раз такой умный? Даже у глупых книжных героев они есть, а ты вместо того сидел и праздновал победу! Какого ж фига рассчитывал на свою наживку, не потрудившись продумать остальные ходы?»

Стану самостоятельной Ловчей – никогда и ничего не оставлю на волю случая. Клянусь.

По контрасту с моими чувствами, майский день был полон неги и истомы.

Клумбы перед Храмом Белого Огня источали удушающе-сладкий аромат роз и жасмина. Толстые шмели жужжали, нависая над бутонами, как Смотрящие нависают над задремавшими бродягами, и пристально изучали их, прежде чем решиться на контакт. Изумрудная трава ходила волнами, бушуя, как море, по вине настырного весеннего ветра.

Вдалеке, на том берегу пруда, мне на мгновение почудилась фигура Лиссая в белой пижаме. Никто, кроме этого видения, не потревожил покой этой части острова. Лишь бабочки и кролики, павлины и пчелы, круги на воде и искорки магических разрядов, отскакивающих от пальцев Полыни.

Куратор проскользнул в Храм через низенькую дверь для прислуги. Я сделала последний, самый опьяняющий глоток цветочного воздуха и ринулась за ним.

Мир вокруг тотчас заполнился прохладой и тишиной.

Мы с куратором шли гуськом по белокаменному коридору. В неверном свете редких ритуальных факелов, горящих даже днем (никакой экономии!), куратор иногда «мигал», на долю секунды становясь прозрачным.

Мы дошли до конца коридора и оказались перед тяжелой бархатной портьерой. Давным-давно, в детстве, я была в этом храме. Поэтому я догадывалась, что там начинается основное помещение: огромный вытянутый зал с купольным сводом, круглые розетки окон, резные скамьи и разноцветные свечи. Необычные мраморные шипы, символизирующие постулат «сквозь тернии к звездам», выступали из дальней стены, напоминая пещерные сталактиты. Тяжелые чаши с ритуальной водой были подвешены на длинных цепях вдоль алтарного пространства. Колонны, напоминающие стволы деревьев, под диковинными углами убегали вверх, к своду, где со старинной мозаики на прихожан смотрели непроницаемые лица шести хранителей.

Полынь обернулся ко мне, приложил палец к губам.

– Ни звука, – предостерег он.

– Наш маньяк очень опасен, Полынь, – шепнула я, поняв, что так и не рассказала про Теннета.

Куратор смерил меня уничижающим взглядом:

– Естественно, он опасен! Ты только сейчас врубилась? – И он замер, прислушиваясь. Я прикусила губу.

Там, в помещении, раздались шаги – металлическое клацанье набоек по мраморному полу. Где-то задвинули засов, заскрипели ставнями – и вновь шаги. Затем раздалось пение.

Кто-то пел колыбельную на языке древних пределов – о том, как по весне птицы пускаются в пляс и облака расходятся на небе, о том, как поляны радуются каждой новой травинке, а сердце человеческое очищается после признания в грехах. Пел о том, как сладко найти прощение и насколько легче дышится после того, как скажешь правду, как в сердце твоем распускаются цветы. Почки берез набухают светло-зеленым цветом, дубовая кора уплотняется и свежеет, корни граба крепнут под землей…

Песня магически действовала на меня. Я засыпала, успокаиваясь и расслабляясь. Голос поющего заполнял пространство храма от пола до потолка, как влитой. Голос казался прекрасным. И знакомым.

– Это поет Дахху? – тихо спросил Полынь, выдергивая меня из сладкого сонного омута.

– Нет, – покачала я головой.

Куратор кивнул, а потом неожиданно рванул портьеру в сторону и бросился в зал. Я – за ним.

В дальнем от нас конце храма, посередине алтарной зоны, сияющей всеми оттенками золота, лежал Смеющийся. Лицо и обнаженный торс Дахху были покрыты порезами. Друг покоился на спине, руки раскинуты по сторонам. Шарф и шапка куда-то запропастились. Крупные шрамы на шее, седые волосы на макушке – все на виду. И тут же – синяки, насыщенные фиолетовые кровоподтеки, свидетельства Ночной пляски.

Рядом с Дахху на корточках сидел мужчина в коричневом балахоне с капюшоном, скрывавшим лицо. Мужчина пел, и звуки его песни снова чуть не пленили меня. В руках у маньяка была малярная кисть, мокрая от черной краски, ведро с которой стояло тут же. Убийца рисовал этой краской странные закорючки на груди Дахху, слегка отстраняясь после нанесения каждой из них – будто бесконечно любовался проделанной работой. Краска маслянисто поблескивала на свету, ластясь и лоснясь, как живая.

Но вот треск отдернутой Полынью портьеры разорвал тишину, будто летний гром тихую ночь, и маньяк понял, что ему помешали.

Полынь сразу начал творить заклинание, разбегающееся серебристыми сполохами у него между пальцев. Сполохи собирались в черную тучу над головой куратора, которая с неумолимостью шторма поплыла вперед.

Горестная Кара Табахати. Старинное боевое заклятие, о котором я помню лишь одно: мне так и не удалось им овладеть, несмотря на все попытки.

Маньяк лишь мельком взглянул на тучу.

А потом, как ни в чем не бывало, выхватил из рукава мантии длинный узкий кинжал и воткнул его в шею Дахху. И тотчас продолжил рисовать, уже не сильно заботясь о ровности мазков. Заклинание Полыни быстро набирало силу, шипя и треща на весь храм, я, вскрикнув, бросилась бежать к Дахху, но маньяк не дергался.

Быстро, технично делал свое дело. Хладнокровная тварь.

Я увидела фонтанчик крови, забивший из шеи Дахху. Мне показалось, будто меня накрыло волной свинцово-серого моря, нет, океана. Глаза затянуло мутной пленкой, храм поблек, и лишь фигуры Дахху и маньяка выделялись пульсирующими пятнами прямо по курсу. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я остановилась посреди зала, вскинула прямые руки вверх и заорала.