Владимир Корчагин - Женщина в черном

— Да, кажется, в обкомовских домах, тех, что возле лесопарка. И это единственный человек, которого можно было бы назвать нашим родственником. Больше нет никого ни здесь, ни в каком другом месте. С нами, правда, живет еще одна женщина, домработница Глафира Сергеевна, или тетя Глаша, как я ее зову. Добрая, душевная женщина. Дедушка привез ее откуда-то из деревни, сразу после нашего несчастья. И теперь она нам как родная. Но это совсем посторонний человек.

— И у этой Глафиры Сергеевны есть сын? — живо заинтересовался Никита.

— Нет, там, в деревне остались ее отец и мать. Но больше никого. Здесь, у нас, она живет одна, совсем одна.

— А дядя Семен… У него есть дети?

— Откуда же? Дядя Семен — одинокий старичок.

— Но я слышал, Льву Яковлевичу приходится заботиться о каком-то подростке…

— Каком подростке? — удивилась Инга.

— Каком-то мальчике десяти-двенадцати лет. Может, это сын кого-нибудь из ваших знакомых?

— Я знаю всех знакомых дедушки, и ни у кого из них… вот только у Петра Эдуардовича Берга, нашего доктора и большого друга деда…

— Вы говорите о профессоре Петре Эдуардовиче Берге?

— Да. Вы знакомы с ним?

— Не то чтобы знаком, но несколько раз встречал в доме своего приятеля Олежки. Его отец Алексей Степанович Шевцов и Петр Эдуардович вместе учились в университете и до сих пор поддерживают дружеские отношения. Хотя трудно представить людей более разных во всех отношениях: Алексей Степанович — типичный представитель административной элиты, выдвинувшийся из так называемых «кухаркиных детей», а Петр Эдуардович, кажется, потомственный интеллигент.

— Да, это действительно интеллигент с большой буквы. И вообще чудесный человек. Так вот, у него есть сын. Но Павел Петрович постарше вас. Так что то, что вы слышали о каком-то подростке, может быть, лишь из серии тех небылиц, какие гуляют по городу.

— Да-да… Я так и думал… — в полной растерянности пробормотал Никита.

Он был не просто удивлен. Он был сбит с толку тем, что услышал от Инги. В том, что она говорила совершенно искренне, можно было не сомневаться. Но ведь и продавщица в магазине готового платья говорила, похоже, искренне. И столяр Бардин как будто не склонен был фантазировать. Значит, Инга просто ничего не знает. Старый академик и это скрывает от нее. Но с какой стати? Не покупал же он, в самом деле, одежду и не заказывал костыли для какого-то созданного им «монстра»! А что если все-таки…

— Скажите, Инга, — сделал Никита еще одну попытку проникнуть в тайну академика. — Неужели Лев Яковлевич и сейчас, будучи больным, продолжает работать?

— Представьте себе, да. Спешит завершить то, над чем работал еще в институте. Видимо, что-то очень важное и очень нужное людям. Я уже говорила вам, что он не делится со мной всеми деталями своих исследований. Но, судя по всему, это касается восстановления каких-то утерянных в ходе эволюции способностей живого организма, способностей, которые открыли бы перед человеком, как биологическим объектом, какие-то новые громадные возможности.

«Вот оно что!» — Никита почувствовал, как все в нем напряглось от внезапно вспыхнувшего прозрения. Новые громадные возможности человека… Так ведь это и могло быть тем, против чего предостерегали американские биологи и что обеспокоило сотрудников здешнего института иммунологии. А Инга говорит об этом так буднично спокойно. Или он, Никита, что-то не так понял?

— И вы ни разу не поинтересовались, что это за возможности? — снова обратился он к Инге.

— Интересовалась. И не раз. Но дедушка, как всякий истинный ученый, не хочет раскрывать всех карт, пока не будут получены окончательные результаты. Вот он и спешит добиться этих результатов. Но сами понимаете, как нелегко это сделать без каких бы то ни было ассигнований, без хорошо оснащенной лабораторной базы, без так трудно доставаемой сейчас зарубежной периодики, да еще в обстановке дикой клеветы, раздуваемой кем-то в городе. Я помогаю ему как могу, слежу за новейшими публикациями, делаю для него выписки из специальных книг и журналов. Но много ли можно сделать с моими знаниями и возможностями? И все-таки он продолжает работать. Не столь продуктивно, как прежде, конечно. Но с той же страстью и самозабвением, как всегда. Я преклоняюсь перед ним за такое отношение к делу.

Что можно было возразить на это? Впрочем, не успел Никита задать себе такой вопрос, как легкая ярко-желтая байдарка стремительно пронеслась вдоль их левого борта, и сидящий в ней молодой, щеголевато одетый мужчина насмешливо крикнул:

— Привет, Инга Никитична! Давно ли вы говорили, что предпочитаете лодочные прогулки лишь наедине с собой.

— Все течет, все меняется, — в тон ему ответила Инга, налегая на весла.

Никита с недоумением взглянул на свою спутницу. Лицо мужчины показалось ему знакомым.

— Кто это, Инга?

— Страшно противный тип, Вячеслав Погодин, аспирант Строева, нынешнего директора института иммунологии. Мне кажется, Строев поручил ему шпионить за дедом, и именно поэтому он вот уже с месяц навязывается на знакомство, без конца заговаривая со мной здесь, на озере, хотя я сразу дала понять, что он мне неприятен. Ну да не стоит на него время тратить!

Однако безмятежно-спокойное настроение, с какого началась их сегодняшняя прогулка, было испорчено. Глаза Инги вновь затуманились печальной дымкой. А когда желтая байдарка в другой раз пронеслась мимо них, едва не задев их бортом, Инга круто развернулась и направила лодку к берегу:

— Не будем мозолить глаза этому обормоту, лучше я покажу вам еще одно мое любимое местечко.

— Да, пожалуй…

Вытащив лодку на берег и убрав весла, они снова углубились в лес и, отыскав еле заметную тропинку, вскоре вышли на небольшую поляну, заросшую высоким папоротником. Со всех четырех сторон ее, образуя почти непроницаемую стену, высились громадные густые ели, а в самом центре, словно нарочно спрятанный в сплошных папоротниковых зарослях, притаился могучий пень от спиленного кедра, вокруг которого поднялась уже небольшая куртинка молодого кедрача. Трудно было представить место более удобное для уединенного свидания. Инга опустилась на гладкую, словно отполированную, поверхность, жестом пригласила Никиту сесть рядом. Он осторожно, боясь стеснить девушку, примостился на самом краешке пня.

— Ну вот, — сказала Инга, доверчиво обернувшись к нему, — здесь нам никто не помешает. Я давно полюбила эту поляну. А особенно дорога она мне за то, что как раз здесь мы сидели вдвоем с папой всего за день до их с мамой гибели. Он очень любил меня. Мы почти каждое воскресенье выбирались с ним в лес.

— А мама?

— Мама была всегда занята то на кухне, то убиралась в комнатах, то готовилась к своим занятиям в училище. Дедушка же вообще мало бывал дома, даже по выходным дням не выходил из своей институтской лаборатории. А тетя приехала сюда лишь после нашего несчастья, до этого она жила где-то на юге. Поэтому я, сколько помню себя, больше всего бывала с папой. Даже из детского сада чаще всего забирал меня он, а не мама и не дедушка. Зато в лодке по озеру катал меня дед. И плавать я научилась с дедушкой. Мы даже рыбачили с ним на удочку. Маму же я больше вспоминаю за столом, на кухне или с градусником и лекарствами, если у меня что-нибудь болело. В такие минуты они почему-то все время спорили с дедом. Дедушка, как мне казалось, обижался на маму. Ему казалось, что она очень мало уделяет внимания семье. Я не раз слышала, как он уговаривал ее бросить работу в училище. Но она все не соглашалась. И только месяца за два до рокового дня сказала деду: «Ну вот теперь, когда их станет двое, я оставлю работу». Могла ли она предвидеть, что все так кончится?.. Дед потом говорил, что у меня мог быть братик. Он умер вместе с мамой. И теперь вот… — она судорожно вздохнула и поспешно отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы.