Владимир Корчагин - Женщина в черном

Никита легонько коснулся ее плеча:

— Бедная девочка… Как вы смогли пережить все это?

Она покачала головой:

— Не знаю… Но мне, конечно, помог дед. И тогда, сразу после несчастья, и во все последующие годы. Вскоре после гибели папы с мамой он ушел из института и, надо прямо сказать, заменил их обоих. Я никогда не забуду его забот и ласки. Хоть иной раз…

— И достается вам от него?

— Не то чтобы достается. Просто обидно бывает.

— За что?

— А вот за то, что он все время что-то скрывает от меня. А потом — и это самое главное — он почему-то с невероятным упорством, прямо-таки фантастическим упорством не позволяет никому, кроме Глафиры Сергеевны и тети, подниматься на второй этаж, где расположены его кабинет, лаборатория и спальня. В первое время дело доходило даже до скандалов. Потом я смирилась, хотя по-прежнему не могу найти объяснения этой причуде. Ну и, наконец, его отношения с тетей. Она появилась в доме чуть ли не на другой день после смерти мамы и была мне представлена как родная сестра папы. Но мне до сих пор не понятно, когда, как и при каких обстоятельствах она покинула дом деда, почему вплоть до ее приезда мне никто не говорил, что у меня есть родная тетя. Ну и потом ее отношение ко мне…

— Все-таки она обижает вас?

— Нет, она ни разу не сказала мне ни одного плохого слова. И в то же время… Я почему-то не могу избавиться от ощущения, что в ней нет по отношению ко мне ни капли родственных чувств. Даже тетя Глаша, совершенно посторонний человек, кажется мне ближе, роднее, чем эта женщина. Да и их отношения с дедом… Я не знаю, как должны относиться родители к своим взрослым детям. Но я видела, как относились друг к другу мой дедушка и мой папа. А тут что-то совсем другое… И еще я заметила, что она почему-то всегда под любым предлогом отказывается посетить могилку бабушки. Но ведь это ее мать!

— А она давно скончалась, ваша бабушка?

— Давно. Очень давно. Папа говорил, что он едва помнит ее. Ну вот, теперь вы знаете обо мне все. Сегодня я даже надоела вам, наверное.

— Что вы говорите, Инга! Да я…

— И пора нам возвращаться, — не дала она ему договорить.

— Посидим еще немного. Здесь так хорошо…

— Уже поздно, Никита. Лучше встретимся послезавтра, если хотите.

— Снова утром?

— Нет, к концу дня, часа в четыре, — она соскочила с пня, но вдруг покачнулась, едва удержалась на ногах.

— Что с вами, Инга? — поспешил поддержать ее Никита.

— Да так, пустяки, неудачно наступила на выступивший корень.

Но Никита заметил, что в глазах ее мелькнуло скрытое страдание.

— Вам больно, Инга?

— Ну что вы, нет! Пойдемте быстрее.

Больше она не произнесла ни слова. Молчал и Никита, мысленно перебирая в голове все то, что только что узнал от Инги. А поразмыслить было о чем.

Впрочем, путь оказался не столь уж длинным: поляна находилась почти у самой просеки. Вдали блеснули уже окна дачи, как вдруг…

Никита даже остановился, схватил Ингу за руку. Там, на опушке леса, в нескольких шагах от тропинки, по которой они шли, стояла, плотно прижавшись к стволу большой лиственницы… женщина в черном. Она была совершенно неподвижной, но взгляд ее полураскрытых глаз был устремлен на них с Ингой. И была в этом взгляде жгучая боль, мольба, отчаяние.

Никита сильно сжал руку Инги:

— Инга, смотрите, кто это?

— Где?

— Вон там, под лиственницей.

— А-а, это монашка. Я часто встречаю ее в городке.

— Но почему она здесь? Почему так странно смотрит на нас?

— Ну, мало ли…

— Нет, тут что-то не так.

— Да что вы так встревожились?

— Но я тоже встречал ее не раз…

— Ну и что?

— Так она всякий раз точно в душу заглядывает.

— Вот уж не думала, что вы такой впечатлительный. А впрочем, все дело в том, наверное, что вы до сих пор живых монахинь не видели. Мы-то здесь привыкли. Ну, я пойду, Никита. До свидания. — Она мигом проскользнула через забор и, махнув ему рукой, быстро скрылась за беседкой.

А он как остановился на краю просеки, так и застыл, словно загипнотизированный, не спуская глаз со скорбной фигуры монахини. И только после того как она, тяжело ступая, двинулась наконец прочь, он с трудом оторвал подошвы от, земли и медленно, все время оглядываясь, побрел к себе в университет.

«Нет, тут определенно что-то не так, — мысленно повторял он, снова и снова перебирая в памяти все, что было связано с появлением женщины в черном. — Разве можно объяснить простой случайностью, что я в третий раз встречаю ее возле дома Инги. И этот горестный взгляд, это скорбное лицо… Так может выглядеть лишь человек, переживший кошмарнейшую трагедию. И трагедия эта, судя по всему, связана именно с дачей Гридиных…»

А на подходе к университету его ждала новая неожиданность. Когда он, почувствовав сильный голод и вспомнив, что с утра ничего не ел, решил забежать в университетскую столовую, на пути его, словно из-под земли, вырос недавний обладатель желтой байдарки.

— Простите, мне хотелось бы с вами поговорить, — вкрадчиво сказал он, преграждая Никите дорогу.

— Пожалуйста, — нехотя ответил Никита, не ожидая от этого разговора ничего хорошего.

— Мне кажется, я где-то уже встречался с вами, — продолжал молодой человек. — Вы аспирант?

— Да.

— Тогда все ясно. Я видел вас на недавней аспирантской конференции в Доме ученых. Ваш доклад произвел впечатление. Будем знакомы, коллега. Вячеслав Погодин, — он схватил Никиту за руку и, энергично встряхнув ее, важно добавил: — Аспирант института иммунологии.

Никита назвал себя.

— Вот как! Значит, вы геофизик. Очень приятно! Геологи — народ без комплексов. Не то что всякие гуманитарии. Поэтому перейду сразу к делу. Вы слышали, я полагаю, что все биологи мира заключили своего рода джентльменское соглашение прекратить какие бы то ни было эксперименты по генной инженерии человека?

— Да, слышал.

— И знаете, что академик Гридин отказался выполнять это соглашение?

— Слышал и об этом.

— И как вы это расцениваете?

— Я считаю, что это дело совести каждого ученого.

— Ничего себе позиция! А если у какого-то ученого нет совести? Вы представляете, что может тогда произойти? Вспомните хотя бы трагедию Хиросимы.

— Людей без совести не бывает, — возразил Никита. — И в трагедии Хиросимы повинны не ученые, а политики и военные.

— Ну, положим, и с ученых нельзя снять вины. Кто, как не они, должен был предвидеть последствия своего открытия? И вот биологи в этом отношении оказались мудрее физиков. Заранее наложили табу на исследования, могущие принести вред людям.

— Но ведь так можно, как говорится, выплеснуть с водой и ребенка. В конце концов любое открытие можно использовать в преступных целях. И если быть последовательным, то, с вашей точки зрения, следовало бы запретить и всю фармакопею и лазерную технику и даже селекцию растений.