Владимир Корчагин - Женщина в черном

— Ну, слышать-то вы, положим, слышали, — усмехнулась Кедрова. — Сам Лев Яковлевич просил вас вернуть ему рукопись Глебова. Но дело не в том, слышали вы или не слышали. Я хочу знать, где сейчас бесценная тетрадь?

— Говорю вам, я ничего об этом не знаю! — упрямо повторил Гридин.

— В таком случае нам не о чем больше говорить, — решительно заявила Кедрова.

— Но послушайте, Анастасия Ивановна…

— Нечего мне дальше и слушать. Если вы пришли действительно как деловой человек с деловым предложением, то будьте добры выложить, как говорится, все карты на стол. Если же хотите темнить и водить меня за нос, то ищите себе других партнеров.

Гридин с минуту помолчал, нервно похрустывая пальцами и покусывая кривящиеся губы, потом нехотя признался:

— Ну, хорошо. Скажу все как есть. Да, мне удалось приобрести бумаги Глебова. Я знал ценность заключенных в них сведений. Но теперь этих материалов у меня нет. Их похитила моя бывшая жена при нашем разводе. Скажу больше: несколько дней назад верные мне люди произвели обыск в квартире этой женщины, вернее, ее дочери, так как сама она скончалась год назад.

— В квартире вашей дочери, хотите вы сказать?

— Ну… Моей дочери. Какое это имеет значение? — досадливо поморщился Гридин.

— Для меня имело бы значение.

— А-а, все вы, женщины, с этим вечным бзиком! Ну, да не буду сейчас с вами спорить. Так вот, повторяю, мои люди сделали все, чтобы найти похищенную тетрадь, но… увы! Покойница, видимо, выбросила или уничтожила ценные бумаги.

— Вот как! — саркастически улыбнулась Анастасия Ивановна.

— Да, так. И не думайте, что я снова хочу что-то скрыть. Да имей я эту тетрадь, я наверняка смог бы договориться с вами на гораздо более выгодных условиях. Но факт остается фактом. Бумаги Глебова утеряны. Изрядный куш, конечно, сорвался из-за одной злой бабы. Но ведь и то, что осталось у брата, потянет, наверное, не на одну сотню тысяч зелененьких. Вот я и предлагаю вам…

— Войти в компанию по продаже научного наследия Льва Яковлевича?

— Да, помочь мне квалифицированно оформить это наследство, придав ему, так сказать, товарный вид. А покупатели, я думаю, найдутся.

— Еще бы не нашлись! Особенно если в роли продавца выступает человек с таким громким именем и таким известным прошлым.

— А что вы думаете, не каждый может похвалиться такими связями, какие сохранились у меня. Да и товарец-то — кто еще сможет предложить такое?

— Да, не каждому придет в голову продавать то, что составляет гордость русской науки. Только вот друзья и сподвижники Льва Яковлевича не продаются.

— Как это понимать? Вы отказываетесь от такого выгодного предложения?

— Разумеется. И убирайтесь-ка отсюда подобру-поздорову! Неужели вы настолько неумны, что в самом деле рассчитывали на мое согласие?

— Но и не настолько глуп, чтобы не предусмотреть запасного варианта. Поэтому подпишите-ка вот эту бумагу.

— Что еще за бумагу?

— А это расписочка, которую вы даете уважаемому академику Гридину в том, что действительно получили от него за некие услуги двести тысяч рублей и обязуетесь эту сумму возвратить, если не ему, то его наследнику.

— Что за чушь?! Какие двести тысяч? Вы в своем уме?

— Более чем когда-либо. Ибо, подписав этот документик, вы не будете разыгрывать идиотское благородство, а станете делать все, что я от вас потребую.

— А почему вы думаете, что я подпишу эту филькину грамоту?

— По праву сильного. По праву сильного, уважаемая Анастасия Ивановна! Потому что стоит мне сейчас набросить на вашу лилейную шейку вот этот поясок, и вам вообще ничего больше не придется ни писать, ни говорить. Тихо-тихо! — вскочил он с места. — Не вздумайте закричать или выкинуть какую-нибудь иную глупость. Я шутить не умею, вы знаете.

— Знаю очень хорошо. Позвольте, я закурю!

Но Никита и без этого условного знака понял, что пора ему выйти и прекратить затянувшийся «обмен любезностями».

— А ну-ка дайте мне этот поясок! — крикнул он в самое ухо Гридина.

— А что, собственно… — начал было тот, но, обернувшись и увидев Никиту, мгновенно смолк и будто застыл с открытым ртом и выкатившимися из орбит глазами.

— Что, не ожидали, что мы так быстро снова встретимся? — продолжил Никита.

— Так вы же… Так ведь мы с вами… — невнятно забормотал старик вдруг охрипшим голосом. — Не понимаю…

— Зато я все понял. И мой вам совет: когда снова будете рассылать свои грязные анонимки, печатайте их на исправной машинке, а когда еще раз вздумаете грозить беззащитной женщине смертью, не забывайте, что есть соответствующая статья уголовного кодекса. И убирайтесь, как вам было сказано, отсюда, пока я не спустил вас с лестницы. Уверяю, катиться по ней будет куда чувствительней, чем по широким пролетам вашего «дворянского гнезда»!

— Будьте вы прокляты! — прошипел бывший партбосс, хватая шляпу и поспешно отступая к двери. — Вырвались на свободу! Повыползали из своих вонючих нор! Забыли, как дрожали в них от страха? Поговорили бы вы со мной эдак лет пять назад! В пыль бы всех стер, сгноил на нарах!

— Топай, топай, «честь и совесть эпохи»! Да имей в виду, если снова попробуешь пакостить Инге, Анастасии Ивановне или академику Гридину, то в городе действительно есть некая организация крепких парней, от которых тебе не поздоровится.

Старик снова разразился какими-то невнятными проклятиями и хлопнул дверью.

— Спасибо, дружок, — тихо сказала Анастасия Ивановна, когда смолкли шаги на лестнице. — Будь добр, подай, пожалуйста, таблетку нитроглицерина, вон там, в вазочке, на серванте.

Она взяла таблетку в рот и прикрыла глаза.

— Вот ты и познакомился еще с одним участником нашей драмы. А сколько их стояло у нас на пути!

— Ну, теперь их песенка спета!

— Дай Бог, чтобы было так. Но боюсь, мы еще натерпимся от них. Этот-то сбросил маску. А сколько таких же, только перекрасившихся, приспособившихся к новой обстановке. Что стоит один Строев! Поэтому будь осторожен, Никита. А главное — береги Ингу. Ты единственный, кто сможет защитить ее.

— За Ингу можете не беспокоиться, Анастасия Ивановна. Пока я жив, никому не дам пальцем тронуть мою невесту. А что это за синяя тетрадь? О каком открытии некоего Глебова говорили вы с этим мерзавцем?

— Речь шла об очень большом открытии, Никита. И если записки Глебова действительно утрачены, а это, кажется, так, то наша наука понесла громадную потерю. А Миша Глебов… — Кедрова тяжело вздохнула. — Помнишь, я рассказывала тебе о том, как мне посчастливилось сразу по окончании университета поступить в институт иммунологии. Так вот, нас было двое, таких счастливчиков. Вместе со мной в лабораторию Льва Яковлевича был распределен мой однокурсник Миша Глебов, добрый, отзывчивый, душевный человек. А какой талантище! Если бы ты знал, каким талантом обладал этот внешне неказистый, не в меру скромный паренек. В будущем ему определенно было суждено стать мировым светилом в биологии, но… Он умер, не дожив и до двадцати восьми лет. Умер нелепо, трагически, заразившись дифтерией.