Владимир Корчагин - Подкидыш

— Ложь! Фальшивка! — мигом взвилась Званцева, мельком взглянув на расписку Бурякова.

— Да нет, не фальшивка, — решил приврать Кирилл. — Графологическая экспертиза подтвердила, что расписка написана именно Сидором Петровичем Буряковым.

— Так вы что, хотите взыскать с меня эти две тысячи семьсот целковых? За этим Полипчук вас прислал?

— Ну, зачем взыскать — дело прошлое. Да и кто знает, сколько в действительности стоила эта вещь. Аппетиты Полипчука всем известны.

— Вот именно! — поспешно согласилась Званцева. — Этот наш родственничек, как вы изволили выразиться, просто ободрал нас, как липку. Знающие люди сказали, это вещь не стоит и половины того, что мы заплатили.

— Что же вы не вернули ему покупку?

— Попробуй верни! Сделка состоялась. Но об этих двух тысячах семистах рублях пусть он лучше и не заикается. Эк спохватился. Через столько-то лет!

— Да, едва ли стоило ему поднимать этот вопрос. Тем более, что вещь ворованная.

— Как ворованная? — спохватилась Званцева.

— А как же, он украл ее у девочки, которая волею судьбы оказалась у него в доме.

— Постойте, постойте! А откуда вы все это знаете? Кто вы такой?

— Я муж этой девушки, и мне хотелось бы…

— Вон оно что! — вмиг преобразилась Званцева. — Мужем Ольги, значит, решили назваться! И расписочку успели приобрести! Думали, так тут и раскиселятся перед вами, так и выложат все, что вы затребуете. Как же: я муж, мою жену обокрали… Ловко придумали! Да не на такую нарвались! Прежде чем лезть сюда, узнали бы хоть, где она сейчас, ваша «женушка». Ее уж и в живых нет!

— Ошибаетесь, Аграфена Никитична, — спокойно возразил Кирилл. — Выгляните в окно. Вот она сидит на скамеечке на той стороне улицы, меня поджидает.

Званцева метнулась к окну:

— Свят-свят-свят! Живая! Как же это? Давно ли сам Полипчук сказывал, что убили ее. Что за наваждение! Но все равно! Муж вы или не муж, жена она вам или не жена, ничего у вас с ней не выйдет! Нет у меня никакой ее вещи. Нет! Ничего я об этом не знаю и никакого разговора у нас с вами не было. Кто подтвердит, что вы тут выудили из меня? Где свидетели? А я где хочешь, хоть в милиции, хоть в суде так и скажу: ничего я об этой вещи слыхом не слыхала, и все это одни выдумки. Так что проваливайте отсюда, пока я не позвала мужиков-соседей, и больше носа не показывайте!

— Не торопитесь, Аграфена Никитична, уйти я успею. Только напомню, что свидетелей у меня предостаточно, взять хоть вашу бывшую соседку, вдову Маркела Ивановича Марчука. Да мне и не нужны никакие свидетели. Весь наш разговор записан вот здесь, — вынул Кирилл из сумки диктофон. — Вот, послушайте.

— Это еще что?

— А вы слушайте, слушайте!

Раздался негромкий щелчок, и сразу:

«Здравствуйте, Аграфена Никитична, простите за беспокойство», «Здравствуйте, мил человек, чем могу служить?», «Я к вам с просьбой, Аграфена Никитична».

Кирилл выключил прибор:

— Поняли, Аграфена Никитична?

Та долго молчала. Потом проговорила с нескрываемой злобой:

— Все поняла. Говорите прямо, что хотите, в суд на меня подать, денег у меня вывертеть?

— Мог бы и в суд подать, обвинить вас в приобретении заведомо краденой вещи. Но я не стану делать этого. Деньги мне тоже не нужны. Скажу больше, я оставлю эту вещь у вас и никому не скажу, что у вас незаконно хранится вещь большой государственной ценности. Но при одном условии: если вы позволите мне сфотографировать страницы этой книги.

— Да зачем вам это?

— Нам, то есть мне и моей жене, очень важно знать, что написано в этой книге. Ведь это не просто книга, а дневник покойной матери Ольги, и в нем… Ну да буду с вами совершенно откровенным. Ольга очень больна. Что с ней, не может определить ни один врач. Знала об этом только ее мать. И именно это занесла в свой дневник. Теперь вы понимаете, как важно…

— Боже, что же вы сразу не сказали?

— А если б сказал? Так вы, ни слова не говоря, и выложили бы мне эту книгу?

— Кто знает… Может, и впрямь поопасалась бы, — призналась Званцева. — Ведь в свое время мы все наши денежки в эту вещь всадили. Почитай, все мое богатство теперь в ней. А вы мне с этой ведьмой, вдовой Марчука, да еще с магнитофоном… Уж так меня прижали, что не знаю, что и делать…

— Опять — «что делать?» Да поймите, никто и не посягает на ваше богатство! Говорю, позвольте мне только сфотографировать текст дневника. И владейте им, сколько вашей душе угодно. Ну что он, убудет от фотографирования?

— Так-то оно так, да… Не знаю уж, как вам и сказать. Книжки-то уж нет, одни корочки остались…

— Как, одни корочки?!

— Ну, сами посудите, книжка-то толстая была, как ее прятать. Вот мы и вырвали большую часть страниц, оставили самую малость, чтобы только золото не терлось.

— А где они, эти вырванные страницы?

— Выбросили, наверное, я уж и не помню. Кто бы мог подумать…

— Ну, хоть те листы, что остались, можете вы мне показать?

— Зачем показать, забирайте их совсем, все до единого. Только корочки мне оставьте.

— Эх, Аграфена Никитична, что вы наделали! Ну да что теперь об этом… Давайте, что осталось.

— Сейчас, посидите минутку. Только… А вы вправду не затребуете у меня этих корочек и никому не скажете о них?

— Клянусь вам, Аграфена Никитична!

— Тогда уж и расписочку Бурякова оставьте мне.

— Отдам и расписку.

— А как же магнитофонная запись? Вы бы и ее уничтожили.

— Уничтожу прямо при вас.

— Тогда я сейчас…

Званцева вышла в соседнюю комнату и через несколько минут вынесла стопку плотных глянцевитых листов, убористо покрытых знакомым Кириллу шрифтом.

— Вот, все, что осталось.

— Ну, что же… Только скажите, это начало или конец дневника?

— Конец. Самые последние странички.

— Ладно хоть так, — внутренне порадовался Кирилл. — Конец нам важнее. Ну, вот вам расписка, вот пленка с записью. И, если можно, еще один вопрос: а тот аппарат с останками несчастной женщины, который, как говорят, на глазах у покойного Бурякова погрузился на дно моря… Вы не смогли бы хоть примерно сказать, где он это видел?

Она покачала головой, вздохнула:

— Нет, не смогу. Все это мог сказать только Сидор Петрович, царство ему небесное. Я, правда, слышала от него, шар тот в хорошую погоду можно прямо сквозь воду видеть. Да где там… Мы со вторым моим муженьком, признаюсь вам, попробовали однажды поискать его, всю бухту исколесили на лодке вдоль и поперек — нигде ничего! Я даже сомневаюсь теперь, в бухте ли он в то утро рыбачил, может быть, совсем в другом месте это было: берег-то длинный. Да и сколько времени с той поры прошло! Могло занести эту посудину илом, могло волной разбить…

— Да, конечно… Прощайте, Аграфена Никитична.

— Прощайте, мил человек. Не серчайте, если что не так. Ведь всякий бы на моем месте…