Владимир Корчагин - Подкидыш

Стоило ей подняться на перевал и раскрыть медальон, как тонкая световая полоска чуть поколебалась и уперлась прямо в лежащее далеко внизу селение. У Огги перехватило дыхание от волнения. Значит, там, в этой утопающей в зелени деревне с высокой белой церковью и живет ее отец.

Если бы так! Но путеводная полоска убедительно указывала не на расположенный неподалеку, прямо под ней, поселок и не на большой задымленный карьер на противоположном склоне, а именно на это, лежащее чуть в стороне и почти в самом низу долины селение, к которому, по-видимому, и вела правая развилка тропы, круто сбегающая к поднимающимся невдалеке кошарам.

— Ну, Дэзи, вперед! — тихо скомандовала Огги. — Я знаю, ты устала. Но мы должны, обязательно должны еще до наступления ночи добраться вон до этих домов, чего бы это нам ни стоило.

Дэзи лизнула ей руку и затрусила вниз. Огги последовала за своей верной спутницей.

Впрочем, путь вниз по склону оказался не столь уж трудным, и еще до наступления сумерек они вступили на широкую улицу села. Но как быть дальше? Как спросить о человеке, который поселился здесь около двух десятков лет назад и, следовательно, ничем не выделяется средь прочих жителей, человеке, который неизвестно чем сейчас занимается, неизвестно как одевается, как выглядит? Разве показать вон той группе женщин, столпившихся у источника, сразу за которым начинается дорога в лес, фотографию отца?

Огги раскрыла медальон и даже ойкнула от неожиданности. Стрелка, ее путеводная стрелка была повернута теперь почти под прямым углом к улице и располагалась прямо вдоль дороги, на которой стояли женщины.

Она подошла к ним ближе, коротко поздоровалась:

— Скажите, куда идет эта дорога?

— Как куда? На пасеку.

— А дальше?

— А дальше никуда, только на пасеку и идет.

— И кто живет там, на пасеке?

— Так пасечники и живут. Два старичка наших, дед Матвей и дед Егорий. Сколько годков уж там живут одни-одинешеньки. Дед Матвей-то уж и ходит с трудом и видеть почти перестал, а все своих пчелок лелеет. Ну и Егорий тоже… Душевные старички! Дай Бог всякому так…

Дед Егорий… Так вот как нарекли здесь ее папу, который всегда оставался у нее в памяти молодым, веселым, сильным мужчиной с задорно вздернутым носом и пышной шевелюрой светло-русых волос, и которого мать действительно называла иногда «мой Горри». Слезы готовы были брызнуть у нее из глаз. Но она сдержала их, постаралась унять волнение.

— Спасибо вам, добрые люди. Спасибо большое. Вот этих старичков мне и надо.

— Их тебе и надо?! Зачем бы это?

— Надо, очень надо! — повторила Огги и быстро, почти бегом, направилась к синеющему неподалеку лесу. Надо было спешить, в долине начали сгущаться сумерки, а мало ли с чем еще, может быть, придется столкнуться.

Однако пасека, действительно, оказалась совсем рядом. Не успела Огги немного успокоиться, как дорога вывела ее на обширную поляну, где, огороженные живой изгородью, стояли несколько десятков ульев и небольшая бревенчатая избушка, крытая полусгнившей дранкой. Возле крыльца избушки, за небольшим, врытым в землю столом сидели двое седовласых старцев и не спеша потягивали из простых глиняных кружек дымящийся чай.

Дэзи негромко зарычала.

— Тихо, Дэзи, тихо! — приказала Огги. — Неужели ты не понимаешь, что это самые дорогие мне люди.

Отца она узнала сразу. Но — боже! — как он изменился, как постарел за эти годы! И как подойти к нему сейчас? Как заговорить, как назвать себя, не вызвав у него тяжелого нервного потрясения? Тихо, затаив дыхание, стояла она, скрытая густыми зарослями, не замечая, как текут по щекам непрошеные слезы.

Нет, просто подойти к нему и сразу сказать, что он ее отец, нельзя. Ни в коем случае! Но что же делать, как подготовить его к такой неожиданности?

Наконец Огги решилась, быстро прошла по узкой, заросшей травой, тропинке и, подойдя к избушке, склонилась в долгом глубоком поклоне:

— Доброго вечера вам, приятного аппетита, — сказала она как можно более ровным голосом.

— Спасибо, девочка, — ответил тот, кого встречные женщины назвали дедом Матвеем. — Только что-то не признаю я тебя. Совсем глаза отказали. Да и голос вроде незнакомый.

— А я нездешняя, в первый раз в этих краях.

— Вон оно что! Что же привело тебя к нам на ночь глядя?

— Я ищу одного человека, — Огги чуть помолчала. — По имени Горри…

— Что?! Как вы сказали? Или я ослышался? — Отец ее, до того безучастно прислушивавшийся к разговору, низко склонившись над своей кружкой, резко поднял голову и взглянул на Огги.

— Нет, вы не ослышались, — ответила та вмиг задрожавшим голосом. — Ведь вы… вы… — слезы не дали ей договорить.

— Огги, дочка моя! Ты?! — Старик попытался выбраться из-за стола, но Огги бросилась к нему, обвила руками шею, прижалась к худой старческой груди.

— Папа… Папа… Папка мой… — только и могла она повторять сквозь приступы рыданий, не поднимая головы от груди отца.

— Гм… Вот оно, какая история, — встал из-за стола дед Матвей. — Только ты того, девочка. Только ты не очень. А то не ровен час…

— Да-да, я понимаю, — опомнилась Огги. — Успокойся, папа. Сейчас я все объясню.

— Ничего не объясняй, дочка. Дай мне только насмотреться на тебя. — Он легонько приподнял голову дочери со своей груди. — Подумать только, — совсем взрослая. И вылитая мать! А я уж потерял всякую надежду… — Голос старика предательски дрогнул.

— Папа, можно мне тоже чаю? — догадалась разрядить обстановку Огги.

— Да, конечно! — засуетился старик. — Сейчас я тебе налью. А вот тут мед и лаваш. Кушай, дочка.

— Как вкусно, папа!

— Вот и славно. Ты ешь, пей, а я буду говорить. Мне надо так много сказать тебе, Огги.

— Теперь успеем наговориться. Я ведь к тебе не на день и не на два.

— Спасибо, дочка. Но дело не в этом. Ты слышала, дядя Матвей сказал, не ровен час…

— Ну, это он так, по-стариковски.

— Нет, дядя Матвей знает. Но еще больше знаю я сам. Я ведь когда-то… Однако не время предаваться праздным воспоминаниям. Мне действительно надо сказать тебе очень многое, а жить осталось считаные дни, может, часы.

— Ну что ты, папа!

— Да-да, я знаю, что говорю. Ты слушай, только слушай и постарайся не перебивать меня. Но прежде скажи, ты знаешь, кто ты, кто твоя мама, кто все мы?

— Нет, мне ничего не известно об этом. Ведь мама умерла в тот самый день, когда мы расстались с тобой. А узнала я об этом лишь недавно, всего несколько дней назад, когда смогла наконец раскрыть оставленный ею медальон. В него была вложена ее записочка. Вот она. — Огги протянула отцу последнюю весточку от матери.

Тот быстро пробежал ее:

— Так… Все ясно. А дневник мамы?

— Он пропал. Вернее, его украли те, кто приютил меня. Я не успела даже раскрыть его. Ведь эти люди… — Огги коротко рассказала о своей жизни в доме Полипчуков.