Владимир Корчагин - Подкидыш

— Так я и знал… Хорошо еще, что ты смогла сохранить мамин индикатор. Иначе тебе вообще не удалось бы напасть на мой след. Что же касается меня, то со мной произошла еще более нелепая история. Вскоре после того, как я покинул вас, меня сбил мотоцикл, в результате полученной травмы я полностью утратил память и только нынешней весной вспомнил тебя, нашу маму и все, что предшествовало этому роковому дню. Ко мне вернулись все мои знания. Огромные знания, Огги. И передать их я мог только тебе. Но как было найти тебя? В свое время мы с мамой условились, что в случае критической ситуации она сделает все возможное, чтобы ее индикатор унаследовала ты. И я попытался уловить его сигналы. Но мой собственный индикатор неизменно приводил меня лишь к небольшому озеру с часовней, и там обрывалось все. А между тем, я знал, что дни мои сочтены. Какое счастье, что ты сама смогла разыскать меня. Может быть, я еще успею кое в чем просветить тебя. Но пока — самое главное, самое основное. Итак, слушай. Ты родилась не здесь, не среди этих людей, а главное — не в эту эпоху. Ты родилась более десяти тысяч лет назад…

— Что?! Что ты говоришь?

— Не перебивай, меня, Огги. Я расскажу все, что успею. Да, ты дитя совсем иной цивилизации, цивилизации почти столь же технически совершенной, что и нынешняя и, к сожалению, столь же, если не еще более, беспечной во взаимоотношениях с природой. А природа не терпит дилетантизма, а тем более насилия. В ней много запретных зон, куда человек просто не имеет права вторгаться. Наши с тобой соотечественники пренебрегли этим, и природа отомстила им. Отомстила жестоко, беспощадно, как смогла сделать только природа. Я раньше многих других понял, что наша цивилизация пошла по пути неминуемого самоуничтожения. Я ведь был тем, кого сейчас здесь называют учеными. Я не переставал говорить о надвигающейся катастрофе. Но меня не хотели слушать. Впрочем, наверное, было уже поздно. Мы перешли ту грань, за которой начались необратимые процессы. И тогда я решил не ждать последнего часа. Я знал, как ввести человека в состояние анабиоза, в котором он может сохраниться неограниченно долгое время. Я знал и то, как вывести его из этого состояния. И я построил аппарат, который мог бы автоматически сделать все это. Так мы: я, твоя мама и ты, оказались в начиненной приборами капсуле, которая погрузилась на дно моря и должна была всплыть на поверхности ровно через десять тысяч лет. Одновременно соответствующая аппаратура должна была вернуть нас в нормальное состояние. Не все мои расчеты подтвердились. Мы с тобой, как видишь, довольно легко перенесли многовековое небытие. А вот организм нашей мамы не выдержал такого испытания. Да и для нас с тобой все кончилось не лучшим образом…

— Ну, тут твои расчеты ни при чем, — вздохнула Огги. — Однако что все-таки произошло там, на нашей родине? Чем погубили себя наши соотечественники?

— Это главное, что я должен тебе рассказать. Но в двух словах всего не передашь. А я уже утомился сегодня. Впрочем, видишь вон те огни, над лесом?

— Да. А что это?

— Это тюямунитовый карьер. Самое страшное, что есть в этой долине. А для меня особенно страшное. Ибо это живое олицетворение того, от чего мы бежали десять тысяч лет назад. Живой призрак минувшего! Он, этот призрак… О-о!..

— Папа, что с тобой? Папа?

Но из груди отца вырвался лишь хриплый стон, глаза его закрылись, губы побелели, голова упала на стол.

— Папа! Папа! Дедушка Матвей, что с ним?

— Переволновался человек, понервничал. Последнее время он часто так… Как заговорит об этом карьере… Давай перенесем его в хату. Отлежится, поправится.

— Но он не отлежался, не поправился, — закончила свой рассказ Огги. — Через несколько дней папы не стало. Он умер, так и не приходя в сознание. Мы похоронили его на здешнем кладбище. А на другой день скончался и дедушка Матвей. И в довершение всего погибла Дэзи: тот случай в лесу не прошел для нее бесследно. И теперь вот…

— Так где же ты жила эти последние дни, что собираешься делать дальше?

— Приютила меня пока одна старушка. А дальше… Поеду, наверное, в Ставрополь, попробую продолжать учиться в техникуме или найду там какую-нибудь работу.

— Нет, Огги, ты поедешь со мной, ко мне. Я не оставлю тебя одну. Я люблю тебя, я…

Она закрыла ему рот ладошкой.

— Не надо, Кирюша. Не надо об этом. Я тоже хотела бы… быть поближе к тебе, но… Я не могу поехать с тобой, не могу не прислушаться к предостережениям мамы. Пойми, я боюсь не за себя, мне уж все равно. Но ведь речь идет не только обо мне. Признаюсь, у меня еще теплилась крохотная надежда: я думала, что папа объяснит мне смысл ее слов, и тогда, может быть… Но я не успела спросить его ни о чем, и теперь… Нет, нам нельзя быть вместе.

— Хорошо, не будем больше говорить об этом сейчас. Но до Чернореченска-то я могу тебя проводить? А там… Словом, я навел кое-какие справки, не исключена возможность, что мы разыщем дневник твоей мамы, узнаем, что она имела в виду.

— Ты знаешь, как найти дневник мамы?

— Почти. Но без тебя мне его не заполучить.

— Я сделаю все, что нужно.

— Неплохо было бы еще раздобыть диктофон и фотоаппарат…

— Диктофон и фотоаппарат? Я смогу, пожалуй, найти то и другое. У одних моих знакомых в Чернореченске, я знаю, есть такие вещи.

— Тогда я почти ручаюсь за успех.

— Кирюша, милый, если бы нам действительно удалось найти дневник…

— Можно зайти к вам? — проговорил Кирилл, несмело приоткрыв дверь добротного особняка Аграфены Званцевой.

— Зайдите, милости просим, — вышла к нему навстречу хозяйка дома, высокая дородная женщина в цветастом шелковом платке и длинном, до пят, бордовом сарафане.

— Здравствуйте, Аграфена Никитична, простите за беспокойство, — обратился к ней Кирилл, оглядывая богатую, как антикварная лавка, гостиную вдовы.

— Здравствуйте, мил человек. Чем могу служить?

— Я к вам с просьбой, Аграфена Никитична.

— Садитесь, выкладывайте вашу просьбу, — проворковала Званцева. — Только скажу сразу, если вы наслушались бабьих сказок, что у меня, как на ярмарке, можно купить все что хочешь, от платка до каракулевой шубы, то не обессудьте: в этом доме ничего не продается.

— Ну, что вы, Аграфена Никитична, я к вам совсем по другому делу. Лет семнадцать тому назад ваш бывший муж Сидор Петрович Буряков приобрел у Игната Полипчука из Прибрежного одну золотую вещицу…

— Не знаю я никакого Полипчука и слышать не слышала ни о какой золотой вещице! — отрезала Званцева.

— Ну, зачем так, Аграфена Никитична? Ведь Полипчук, как-никак, ваш родственник, не знать его вы не можете. Да и расписочка у него сохранилась о том, что ваш покойный супруг не доплатил ему за эту вещь две тысячи семьсот рублей. Вот, полюбуйтесь, — выложил Кирилл на стол пожелтевший документ.