Владимир Корчагин - Подкидыш

Желаю вам успехов и счастья.

— Бедная, бедная Огги! — не переставал повторять Кирилл, снова и снова перечитывая послание любимой. — Как мог я оставить ее одну? Как мог уехать, зная, что она отправится в столь рискованное путешествие?

И все-таки какая-то тяжесть сразу свалилась с плеч: ведь только теперь он окончательно убедился, что никакого убийства не было, что Огги жива и, может быть, уже через день-два он увидит ее. Бережно свернув и спрятав драгоценную записочку и даже не дав себе передохнуть, Кирилл снова зашагал к виднеющейся вдали седловине. Но путь туда оказался не близким. Лишь после полудня, изрядно попотев и поработав ногами, выбрался он на гребень перевала.

Однако какой вид открылся ему с каменистого уступа, до блеска отполированного водой и ветром за многие сотни лет, что протекли с тех пор, как пролегла здесь горная тропа! Вся лежащая внизу залитая солнцем долина будто вскипела сплошным разливом пышной зелени. Сбегающие по ее бесчисленным террасам заросли дуба, ореха, кипариса казались волнами застывшего моря. А на гребнях этих иссиня-изумрудных волн рассыпались, подобно вспыхивающим бликам, алые искорки олеандров, белоснежные чашечки и островерхие фонарики магнолий, золотисто-оранжевые гирлянды каких-то других, неизвестных Кириллу цветов. Трудно было вообразить картину более совершенной, более утонченной красоты. Невыразимое чувство восторга переполнило Кирилла.

Но что это? Он перевел взгляд на другую сторону долины и едва смог сдержать крик возмущения, протеста, ужаса, готовый вырваться из его груди. Там, на противоположном склоне, как огромная рваная рана, расползлось безобразное грязно-серое пятно тюямунитового карьера. Бесчисленные отвалы его, подобно щупальцам гигантского чудовища, пронизали живую кипень цветущей зелени, придавив, изуродовав, засыпав напрочь хрупкие, беспомощно тянущиеся к свету ветви поверженных деревьев. Тучи пыли, словно клубы смертоносного тумана, медленно сползали с них, густо обволакивая расположенные чуть ниже бараки, эстакады, ржавые рельсы узкоколейки, груды искореженного металла и иного мусора. А над всем этим хаосом мертвого камня и развороченной земли, как символ чудовищного насилия человека над природой, высилась огромная труба обогатительной фабрики с длинным шлейфом ядовито-желтого дыма.

Мозг отказывался признать, что все это сделали сами люди, сами хозяева земли, столь же прекрасной, щедрой, сколь и легко ранимой, беззащитной, сделали сознательно, искренне полагая, что сделала себе во благо.

Впрочем, те, кому принадлежало право решать, что делать, что не делать, никогда и не бывали здесь, не видели ни цветущей долины, ни того, во что превратилась она в результате их мудрого решения. Они, эти вершители судеб земли и людей, принимали решения «во благо» своих подданных за тысячи километров отсюда, в своих роскошных кабинетах с кондиционированным воздухом и искусственно взлелеянными цветами на подоконниках, попивая заведомо экологически чистое вино и лакомясь не менее экологически чистыми фруктами, выращенными отнюдь не там, где грохотали тюямунитовые карьеры и дымили обогатительные урановые фабрики, истязая природу и отнимая здоровье и жизнь у людей.

А те, кто непосредственно копал и взрывал землю, рубил и корчевал деревья, были ли то зеки или вольнонаемные гладиаторы наших дней, едва ли знали, что и для чего извлекают они из земных недр, а скорее всего лишь, не рассуждая и не задумываясь, выполняли приказы «начальства», кляня, как Афоня, выпавший на их долю «атом», или слепо веря, как Мария Григорьева, что добывают «руду для приготовления каких-то лекарств».

Да и многие ли вообще, за исключением специалистов, знают, что это за минерал — тюямунит, довольно редкий ванадат урана, конечному продукту переработки которого суждено вздыбиться в виде кошмарного грибовидного облака, несущего смерть всему живому.

Так вот где поселился волею судьбы отец Огги, вот где ждет его, Кирилла, раскрытие окружающего этого человека тайны. Он быстро, стараясь не смотреть на обезображенный склон долины, спустился к кошарам, которые оказались почему-то давно заброшенными, поспешно миновал единственную улицу полуразрушенного поселка, где не заметил ни единой живой души, и через каких-нибудь полчаса вышел к первым домам большого селения, в центре которого блестела свежеокрашенными куполами старая, но хорошо сохранившаяся церковь.

Это, видимо, и было село Хотское. Но здесь также не чувствовалось обычной для южных деревень полноты жизни. Главная улица села выглядела удивительно пустынной, двери выходящих на нее домов были плотно замкнуты, окна закрыты. В дворах и переулках, заросших густой травой, повисла ленивая сонная тишина.

Абсолютно не представляя еще, что предпринять дальше, движимый каким-то неясным предчувствием, Кирилл направился прямо к церкви. Двери храма стояли открытыми, но на паперти не было видно ни одного человека. Постояв с минуту у входа в ограду, Кирилл готов был уже двинуться дальше, как вдруг в проеме дверей показалась тонкая женская фигура с головой, покрытой черным шарфом. И эта поникшая фигура…

Возможно ли?!

— Огги! — вскрикнул он, бросаясь к ней.

Девушка вздрогнула. Глаза ее широко раскрылись. Губы изогнулись в страдальческой полуулыбке. Крупная слеза покатилась по бледной щеке.

— Кирилл! Кирюша… Как вы… Как ты узнал, что я только что молила Бога… — Она шагнула ему навстречу и прижалась лицом к его груди, не в силах подавить нахлынувшие рыдания.

— Огги, милая, родная, что с тобой? Что случилось? Почему ты здесь? — шептал он, легонько поглаживая ее по голове.

— Папа… мой папа… Нет больше папы, Кирюша, — смогла наконец она выговорить сквозь приступы рыданий. — Я похоронила его на днях. И вот теперь… Теперь я одна на всем белом свете.

— Не говори так, Огги! Я знаю, тебе тяжело. Тебе безумно тяжело. Но… Ты не одна. Ты никогда не будешь одна, потому что… Словом, с сегодняшнего дня, с этой самой минуты ты моя жена.

— Кирюша, хороший мой, но ты же знаешь, что мама…

— Я знаю только, что больше не покину тебя ни на один день и не пожалею жизни, чтобы никому никогда не дать тебя в обиду.

— Спасибо, Кирюша. И все-таки не торопись связывать себя такими обещаниями. Я должна рассказать тебе такое…

— Ты все расскажешь, когда мы вернемся домой.

— Куда домой? О каком доме ты говоришь? Ведь я…

— Я говорю о доме, где живу сам, и где теперь будешь жить со мной и ты.

— Нет-нет! — Она в испуге отстранилась от него. — Сначала выслушай меня. Выслушай сейчас. Сядем вот сюда, на скамеечку, и поговорим.

— Ну, хорошо, — согласился Кирилл.

— Так вот, стоило мне подняться на перевал, — начала Огги свой рассказ…