Владимир Корчагин - Подкидыш

— Нет, пожалуй. Старых врачей там не осталось, медсестры тоже давно сменились. Вот разве тетка Ганна… Она точно работала тогда в больнице. Да что может рассказать простая санитарка?

— Ну, не скажите. В таком деле, как наше, санитарки иной раз бывают куда более осведомленными, чем врачи и медсестры. Познакомьте меня с ней.

— Нет ничего проще. Теперь она на пенсии. А живет в ста метрах отсюда. Сейчас я выдам ребятам книги и проведу вас к ней. Только бы застать ее дома: больно непоседливая старушка.

Но к счастью «непоседливая» тетка Ганна копалась у себя в огороде. Увидев Марию с незнакомым молодым человеком и решив, что это «неспроста», она тотчас забегала, засуетилась, провела их в дом, на ходу застелила стол белой скатертью и принялась выставлять на него свежие огурцы, помидоры, кринки со сметаной и творогом:

— Вот, все свое, не купленное, прямо с грядки и погреба, — приговаривала она, снуя меж столом и кладовкой.

— Тетя Ганна, к чему вы это? — попыталась остановить ее Мария. — Мы же буквально на минутку. Кирилл вот хочет спросить вас кое о чем.

— Пусть спрашивает, сколько его душе угодно. А сначала садитесь, откушайте, чем бог послал.

— Тогда сядьте и вы с нами, Ганна Федоровна, — согласился Кирилл. — А спросить вас я хотел вот о чем. Скажите, правда ли, что лет пятнадцать-семнадцать назад вы работали в местной больнице?

— А как же. И не пятнадцать, не семнадцать, а целых двадцать пять годков проработала я там, только нынешней зимой на пенсию-то вышла.

— Так, может, вы помните, как Мария со своим дядей привезли однажды в больницу сбитого их мотоциклом человека?

— Еще бы не помнить! Помню, будто вчера все было. Правда, Марийка-то в ту пору совсем девчонкой была. Но держалась молодцом. Как сказал Евсеич, наш тогдашний завотделением, царство ему небесное, что кровь нужна тому несчастному, так она ни минуты не колебалась. «Берите, — говорит, — кровь у меня, я что хочешь вынесу». А без этого, без Марийкиной крови, значит, Евсеич сказал, ни за что бы ему не сдюжить.

— Не выздороветь, вы хотите сказать?

— Ну, до выздоровления-то дело так и не дошло, по крайней мере, в то время: больно сильно, видно, досталось человеку. Как пришел он в себя, так ни с кем — ни слова, ни полслова. Мы поначалу решили, что онемел человек. А он только головой качает и лепечет что-то непонятное. Тут уж мы догадались, что просто не наш он, может, француз, а может, эфиоп какой. Ну и, понятно, начали русскому языку учить. Особенно дед Матвей старался, сосед его по палате. Душевный был человек, Матвей-то! Койки их рядышком стояли, и тумбочка одна на двоих. Так он с ним, как с сыном…

Тетка Ганна вдруг всхлипнула и поспешно вытерла глаза кончиком платка. Потом медленно, будто заново переживая прошедшее, заговорила тихим приглушенным голосом:

— Ну, прошел так с месяц или около того, Матвея начали к выписке готовить, и однажды вечером отвел он меня в сторону и говорит: «Слушай, Ганна, дело-то какое: сосед-то мой совсем выучился по-нашему балакать». «Ну и слава богу!» — говорю. «Оно бы и так, — отвечает, — да узнал я страшную вещь: отшибло у него, оказывается, всякую память, не помнит он ни имени своего, ни того, кто он, откуда, есть у него сродственники или нет». «Так надо, — говорю, — сейчас же сказать об этом Евсеичу». «Сказывал, — говорит, — да он и сам, слышь, давно все понял, только не знает, что делать: приходит пора ведь и его, соседа-то моего, выписывать, а куда он пойдет, сердечный?» «Как же теперь быть-то», говорю. «А решил я, — отвечает, — взять его, если позволят, к себе, на пасеку, пусть поживет в моей хатенке, может, и вспомнит что-нибудь. А не вспомнит, так, бог даст, и совсем со мной останется. Я ведь один, как перст, никого у меня нет, а он мне как родной стал…» Так и уехали они вместе. Дай бог им счастья. Не часто таких хороших людей встретишь…

— Ганна Федоровна, а где эта пасека деда Матвея? Куда он увез своего соседа? — заторопил Кирилл сердобольную старушку.

— Кто знает…

— Так неужели он никогда не называл своей деревни, не говорил, где он живет?

— Как не называл, называл, наверное. Да разве все упомнишь. Ведь когда это было! Да и память не та стала.

— А вы подумайте, тетя Ганна! — вступила в разговор Мария. — Может, вспомните все- таки? Очень это Кириллу нужно.

— Нет, не вспомню. Все как захлестнуло. А вот разве… Помнится, навещали Матвея какие-то сродственники, приезжали сюда с ночевкой и квартировали у Игнатьевны, той, что рядом с больницей живет. Может, она вам поможет…

Анна Игнатьевна Поспелова оказалась совсем еще не старой, очень приветливой женщиной, отлично помнившей всех своих постояльцев, какие нередко останавливались в ее просторном чистом доме. Вспомнила она и родственников деда Матвея, которые дважды квартировали у нее и каждый раз расплачивались чудесным альпийским медом.

— А вот где живут они, — задумалась она. — Точно не скажу. Но помню, как рассказывали, что приехали из-за перевала, по тропе, что ведет к Прибрежному, и по пути проезжали не то через одно, не то через два каких-то селения. Так что, если пересечь перевал и поспрашивать в близлежащих деревнях, то, может, и сыщется пасека деда Матвея. Только не все ладно там, на перевале-то…

— А что такое?

— Пошаливать начали какие-то добры молодцы. Да вот хоть недавно: пропала у одних хороших людей дочь-невеста. И что бы вы думали? Стали искать, видят, всего в нескольких километрах от дома, аккурат на той тропе к перевалу — лужа крови, а в ней — ее носовой платок и что-то там еще…

— А она сама? — еле выдавил из себя Кирилл, боясь услышать самое страшное.

— Что она сама? Саму ее, видно, упрятали куда-то, и концы в воду!

— Кто же ее так? — еле смог продолжить Кирилл от вновь нахлынувшей тревоги.

Анна Игнатьевна пожала плечами:

— Кто мог пойти на такое… Это пока одному богу известно. Хотя, говорят, крутился возле нее один хмырь, из приезжих. Не иначе, как он ее и порешил.

— Но зачем? Зачем ему было убивать?! — почти выкрикнул Кирилл, чувствуя, как гаснет последний лучик надежды, еще теплящейся у него в душе.

— Мало ли зачем. Может, драгоценностями какими прельстился, может, еще чем-нибудь. Отец-то с матерью у нее, говорят, богатущими были.

— И все это одни враки! — неожиданно вмешалась Мария. — Не было и не могло быть у нее никаких драгоценностей. Потому что росла она — я не раз слышала — круглой сиротинкой. А те, кого вы называете «хорошими людьми», отчим и мачеха, удочерившие ее, только тиранили девчонку. И вообще, никто ее не убивал, я точно знаю. А все это, сказывают, подстроили те же «хорошие люди», чтобы получить хорошие деньги.

— Как получить деньги? О чем вы говорите? — переспросил Кирилл, боясь поверить тому, что сказала Мария.