Владимир Корчагин - Подкидыш

Как бы там ни было, он, Кирилл, должен вернуться сюда, в Чернореченск, и вырвать у нее бесценный документ, чего бы это ни стоило. Только после этого можно будет рассчитывать на новую встречу с Огги…

Приемные экзамены закончились. Сегодня впервые за последние три недели Кирилл смог наконец прийти домой к обеду и поесть не на ходу в переполненном буфете, а в своей уютной кухоньке, вдвоем с матерью, в спокойной домашней обстановке.

Ели не торопясь, перебирая события последних дней, вспоминая, чем было замечательно уходящее лето.

— А знаешь, мама, — сказал Кирилл, наливая второй стакан любимого компота, — там, на Кавказе, я, кажется, напал на след погибшего брата.

— Какого брата?

— Да Константина, сына отца и Антонины Павловны. Он же мне брат?

— Брат, конечно. Но почему погибший?

— Как почему? Ты сама, помнится, рассказывала, что лет пятнадцать назад он поехал в турпоход на Кавказ и пропал, как в воду канул.

— Ах, вон ты о чем… Так меня саму ввели в заблуждение. Чего не наболтают люди! Никуда он не ездил и нигде не пропадал. С месяц назад я видела Антонину…

— Разве ты встречаешься с ней?

— Видимся изредка, чего уж теперь делить… Так вот, говорили как раз о нем, Константине. Живет в Ленинграде. Давно женат. Две дочки растут. Все как у людей…

Скажи, мама, а ты самого его видела? Правда, он очень похож на меня?

— Похож на тебя! С чего ты взял? Да ничего общего. Ты весь в папу: курносый, сероглазый. А он — вылитая Антонина: рыжий, веснушчатый, и нос с горбинкой.

— Странно…

— Чего тут странного? Дети одних родителей и те не всегда похожи, а тут…

— Да, разумеется, — поспешил согласиться Кирилл. — Ладно, пойду, отдохну после обеда, — он встал из-за стола и прошел в свою комнату, чтобы наедине с собой поразмышлять над тем, что только что узнал от матери.

Итак, брат его, оказывается, на Кавказ не ездил. Да если бы и ездил, какое это могло иметь значение, если он абсолютно не похож на него, Кирилла. Но кем же тогда был тот несчастный, о котором так взволнованно вспоминала чернореченская библиотекарша? А что, если…

Эта мысль мелькала где-то в подсознании и раньше. Но ее тотчас забивала, казалось бы, слишком достоверная версия о пропавшем брате. А теперь…

Он попытался восстановить в памяти портрет отца Огги, вставленный в ее медальон. Нельзя, конечно, сказать, чтобы тот был точной копией Кирилла. Но сходства просматривалось немало. Во всяком случае, вполне достаточно, чтобы увидевшая его при столь драматических обстоятельствах девчонка через полтора десятка лет, став взрослой женщиной, приняла за спасенного ею человека именно его, Кирилла. К тому же и время и место происшествия как нельзя лучше совпали с тем, что говорила Огги. Но если это так…

Кирилл встал с дивана и в сильном волнении заходил по комнате. Если это так, надо ехать немедленно в Чернореченск, расспросить всех старых работников больницы, перерыть, если понадобится, весь больничный архив, но выяснить, кто и откуда был тот старик, который увез к себе потерявшего память человека. Это будет надежнее, чем поиски его с помощью невесть как действующего полуприбора, полуукрашения. А главное — тогда он уже через неделю сможет снова увидеть Огги.

Увидеть Огги… Это было бы такое счастье, о каком он боялся даже мечтать. Но ведь это действительно возможно. Трудно предположить, что во всей чернореченской больнице не осталось никаких следов в общем-то неординарного события. Что же касается поездки, то вся она займет не больше двух недель, а отпуск у него остался недоиспользованным, да и студентов все равно отправят на сельхозработы.

Кирилл сел к столу и принялся тут же сочинять заявление директору училища. Но в это время в прихожей раздался резкий звонок, а вслед за тем знакомый басок Сергея:

— Дома?

— Дома, дома, — отвечала мать. — Проходи, Сереженька. Там он, в своей комнате закрылся.

Кирилл непроизвольно сунул недописанное заявление в ящик стола и вышел навстречу приятелю:

— Здравствуй, новоявленный Шлиман. Садись, рассказывай, чем собираетесь удивить человечество?

— Уже удивили. Я же писал тебе, раскопки превзошли все ожидания. История повторяется. Десять-двенадцать тысяч лет назад люди жили в почти столь же совершенном в техническом отношении мире, что и мы сейчас.

— Гениально! А почему, скажи пожалуйста, исчез этот технически совершенный мир?

— Вот это загадка. Но мы надеемся ответить на этот вопрос. Достаточно будет расшифровать их тексты, каких набралось уже немалое количество. Преоригинальнейшие, скажу тебе, письмена! Я успел сфотографировать кое-что. Могу показать.

— Да подожди ты со своими письменами! Мы же два месяца не виделись. Садись, сейчас мама нам чаек организует. Потолкуем о нашем житье-бытье. Мне тоже есть о чем рассказать.

— Какое там житье-бытье, когда весь мир взбудоражен нашими раскопками! И что можно рассказать, проторчав лето в саду у тетки Лизаветы. Ты там, наверное, и газет-то не читал. А тут такая сенсация! Вот, смотри! — вынул он из кармана пачку фотографий, где были запечатлены высеченные на камне ровные ряды остроугольных значков с точками над ними. — Видел ты что-нибудь подобное?

— Видел, — просто ответил Кирилл, ибо сразу узнал характерные очертания букв, какими была написана вложенная в медальон записка матери Огги и какие он сам обнаружил нацарапанными на камне часовни.

— Что? — Сергей взглянул на него как на помешанного. — Что ты говоришь?!

— Я говорю, видел такой шрифт, — повторил Кирилл. — И знаю людей, которые не десять-двенадцать тысяч лет назад, а сейчас, в наше время читают и пишут на этом языке. Так что вся ваша сенсация…

— Да ты… ты… ты понимаешь, что мелешь?! — захлебнулся от негодования Сергей. — Я тебе показываю тексты, написанные сто двадцать веков назад. Время их написания подтверждено данными радиоуглеродного анализа. Мир еще не знал такой сенсации. А ты…

— А я еще раз повторяю, что вся ваша сенсация — сплошная липа. Потому что я сам держал в руках бумагу — бумагу, а не какой-то обломок камня! — с текстом, написанным точно таким шрифтом, а ныне живущая девушка свободно переводила этот текст на русский язык, ибо он был всего-навсего письмом ее матери. Более того, в другом месте я сам нашел имя той девушки, написанное такими буквами не ранее, чем полтора месяца назад другим человеком, отцом девушки. Да ты и сам ее прекрасно знаешь, жил по соседству с ней прошлое лето.

— Стой-стой! Где жил? О ком ты говоришь? Уж не о той ли пронафталиненной недотроге, которую удочерили Полипчуки?

— Да, я говорю о той несчастной сиротке, которую в свое время не только удочерили, но и ограбили Полипчуки, и которую я считаю сейчас самой замечательной женщиной на свете.