София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

— Эльстер? Скажи мне, как в таком случае делают Соловьев? Детишек из приюта тут ведь не наберешь.

— Я не знаю, — честно ответила она. — Соловьями же другие занимаются. Мне тоже всегда было интересно.

— Почему ты думала, что я тебя брошу?

— Помнишь, ты сказал, что у людей всегда есть выбор? Ну вроде как если я не повесилась — значит, не так уж мне это все и не нравилось…

— И ты услышала и подумала, что я имел ввиду, что ты должна была обязательно повеситься, иначе ты нехороший человек? — спросил Уолтер, чувствуя, как в груди что-то распускает иголки.

— Нет, я… то есть…

— Ну вроде как я обнаружу, что ты не механизм, встану в гордую позу и скажу: «отойди от меня, отвратительная женщина», и скальпель пойду спиртом оттирать?

Челюсти сводило и ломило, словно от кислоты, но он смотрел Эльстер в глаза, ловя оттенки эмоций — от растерянности к страху, и от страха к медленно нарастающему пониманию.

— Да, я что-то такое себе и представила… — неуверенно пробормотала она.

К лицу словно прилипло суровое выражение — Уолтер отстраненно понимал, что хмурит брови, знал, что его глаза кажутся злыми почти всегда, представлял себе, как некрасиво, наверное, ломает усмешка его губы, но ничего не мог с собой поделать. Это, колючее в груди, подступало, и никак не давало вздохнуть.

Наконец он не выдержал и рассмеялся. Он понимал, что это может быть жестоко и что повод для смеха совершенно неподходящий, но ничего не мог с собой поделать, только смеялся, сжимая Эльстер в объятиях — чтобы она не решила, что он все обдумал и хочет ее оттолкнуть, и чтобы не видеть ее лица. Она только вздрагивала — кажется, плакала.

Наконец, справившись с собой, он перестал смеяться и заставил ее поднять лицо.

Она не плакала — смеялась вместе с ним.

Эльстер спала, свернувшись клубочком в кресле. Уолтер не стал ни будить ее, ни переносить в спальню — она спала неспокойно, часто просыпаясь. Только принес одеяло и накрыл ее — к ночи похолодало.

Миссис Ровли приехала вечером. Проверила своих птиц на чердаке, спросила, нужна ли еще настойка. Уолтер, подумав, согласился.

Перед отъездом она принесла из экипажа несколько газет и забрала у Уолтера заранее заготовленный конверт, в котором содержалась записка с указаниями и две короткие нитки. Он не был уверен в верности принимаемого решения, но точно знал, что Эльстер боится. Ловил на себе ее растерянные, беспомощные взгляды и понимал, чего она ждет — что он все осознает, обдумает и скажет, что им больше не по пути. Его задевало такое подозрение, но он понимал, что страх иррационален, и сделать он с ним ничего не может. Она за что-то корила себя и презирала за свое прошлое. Это он тоже понимал — фотография, которую ему показал Унфелих, каленым железом отпечаталась в памяти. Он не осуждал ее, даже в глубине души, но хорошо понимал, что заставляет ее бояться.

Если бы он не мог осудить ее — Унфелих не показал бы ему эту фотографию. Это было в человеческой природе, а о ней Эльстер была крайне низкого мнения.

Уолтер надеялся, что план сработает, пускай он и выглядел ребячеством и не мог осуществиться в полной мере.

Он бегло просмотрел газеты — ничего интересного не произошло, их с Эльстер фотографий на первых полосах не наблюдалось. Материала Лауры Вагнер он не нашел, как и колонки с зарубежными новостями.

Когда миссис Ровли с горничной ушли, он сам покормил Зои. Она по-прежнему отказывалась от еды, но явно его боялась, поэтому он смог заставить ее проглотить несколько ложек. Отвел ее наверх и через полчаса убедился, что она спит, обняв свой шнурок.

Сварил себе кофе на кухне, задумчиво сидя на краю стола и протянув руку к плите, чтобы кончиками пальцев чувствовать жар. Изнутри нарастал озноб — история Эльстер лишила его душевных сил, но он знал, что его ждет еще одна, не менее тяжелая.

Он пытался убить ее — прошел точку невозврата, за которой прошлое взяло его за горло и развернуло к себе лицом.

Если он не выяснит, что именно изобрел Джек и что случилось с Кэт — ему придется делать самый тяжелый выбор в своей жизни. Бросить Эльстер или подвергать ее постоянной опасности?

Еще немного — и им останется только застрелиться вдвоем. А что, глухая усадьба, много алкоголя, револьвер и безысходное положение — могла получиться отличная история. Кажется, у кого-то из дворян Кайзерстата была такая, может быть даже у самого наследника.

— А еще у герра Хампельмана, — ехидно заметил Джек.

Уолтер обернулся. Он сидел рядом, и желтый свет растекался на его бледном лице и каплями-бликами срывался на шелковый зеленый платок.

— Не сравнивай меня с этим человеком, — огрызнулся он.

Джек повернулся и с неожиданным теплом улыбнулся:

— А ты не говори глупостей. И не думай о них.

— Мне приходится. Я здесь из-за твоих глупостей.

— Не перекладывай. Если бы не твоя страсть подбирать на своем пути все несчастное и замерзшее — бренчал бы на гитаре где-нибудь в де Исте.

Уолтер только вздохнул и снял джезву с огня.

— Ты ведь не можешь рассказать мне, что я хочу знать?

Джек покачал головой:

— Даже если бы мог — не сказал бы. Я хочу, чтобы ты знал, Уолтер. Мы слишком глубоко увязли в обмане и недомолвках.

Он кивнул и вернулся в гостиную. Сел на пол, подкинул дров в камин и открыл дневник.

— Уолтер? — голос Джека был печален. Он сидел напротив и словно таял в отблесках пламени, становясь прозрачнее с каждой секундой.

— Что?

— Прости меня, — прошептал он, прежде чем раствориться в воздухе.

Он бегло пробежался глазами по страницам о свадьбе, счастливом медовом месяце и циничным сентенциям Джека о своих пациентах. И, наконец, нашел нужное слово.

…

Мы впервые поссорились с Кэт. Так быстро, почти сразу после свадьбы. Мне горька и сама размолвка, и ее причина.

Моя работа в Лестерхаусе только начала приносить результаты. Я извел не меньше литра этой проклятой «Трели» и без счета пробирок крови для анализов. Я знаю каждого пациента лучше, чем он сам. Я буквально расписал каждого на составляющие, превратил в красивые столбики формул и внес в базу. Удивительно — мои собственные анализы в таком виде мало чем отличались от их. Что же, даже юродивому нищему, который сегодня бросился мне под ноги в переулке, понятно, что разница между людьми вовсе не в составе их крови, и человека от его подобия отличают совершенно иные вещи.

Вещество, которое я должен получить на выходе уже носит имя «Грай».

Грай — крики множества птиц, бессмысленный, хаотичный птичий гомон. Я знаю, чего хочу добиться.

«Трель» — дорогой эликсир, сложный в изготовлении, но совсем не капризный в применении. Мне удавалось получать устойчивые результаты практически на любых макетах, включая буквально обрывки газет — осталось превратить песню в шум.