София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

— Все очень сложно.

— Но для тебя… для тебя ведь все просто, верно? — тихо спросила она.

Уолтер повернулся к ней. Взгляд Эльстер был полон беспомощной мольбы, почти такой же, как в день их знакомства в Лигеплаце.

«Спаси меня, Уолтер!»

— Я только верю в то, что Джек не убивал Кэт. Все остальное для меня ясно.

Он врал и надеялся, что Эльстер не заметит. Он не задавался вопросом, убийца Джек или нет. Но он никак не мог понять, что именно свело его с ума, заставив изменить себе. Ведь Джек, несмотря на все свои недостатки, был глубоко религиозным человеком с блестящим образованием, безукоризненными принципами и преданный своей семье.

Уолтер не искал его дневников, как не искали жандармы и не искал отец. Они не хотели ответов на свои вопросы.

— Тут под камином кажется такая же штука как та, из которой ты ключи достал, — сказала Эльстер, указывая на ручку, замаскированную под часть решетки.

Уолтер не хотел об этом думать. Он не знал, был ли готов найти и прочитать дневник брата и возможно лишиться своей веры.

Джек смотрел на него с портрета, и Уолтер не узнавал этот взгляд. Словно почти растаяла маска ледяного высокомерия. Брат был счастлив. Влюблен.

Уолтер не хотел себе признаваться, но он всегда догадывался, где лежит дневник. И сейчас, когда Эльстер указала ему, он был уверен, что нужно лишь протянуть руку и взять его. Эльстер смотрела на него, и ему мерещилось ожидание в ее взгляде. Он медленно опустился на колени у камина и потянул ручку на себя.

— А я хочу это знать? — тихо сказал он, глядя на кожаную обложку с отпечатанным вензелем «Д.Г».

Эльстер молчала. На этот вопрос она не могла ответить.

Вздохнув, он вытащил дневник из тайника. Тяжелый и холодный, он лежал на ладони, наполненный словами его брата. Уолтер не смог бы отвернуться.

— Пойдем отсюда, — сказал он, вставая. Дневник он держал в руках.

— Пойдем. Уолтер?.. Можно ты зайдешь ко мне и расстегнешь платье, а потом пойдешь читать? Мне кажется тебе лучше… без меня.

Он молча кивнул. Они вышли в коридор, Уолтер запер дверь в спальню Джека и три раза дернул ручку. Потом зашел к Эльстер. Его мысли были далеко, но он заметил, что эту комнату Ленне отремонтировала и порадовался за Эльстер. На этот раз крючки на платье никак не хотели поддаваться, и ей пришлось помогать. Наконец, платье было расстегнуто. Он пожелал Эльстер спокойной ночи и вышел, тихо затворив за собой дверь. Уже подходя к своей, Уолтер почувствовал чей-то взгляд и с трудом заставил себя оглянуться.

Мажордом смотрел на него не отрываясь. В руках он держал поднос с чашками и чайником из его комнаты.

— Сделайте так, чтобы меня не беспокоили до утра, — распорядился Уолтер, открывая дверь.

— Да, сэр, — раздалось за его спиной.

Он не слушал. Не глядя достал из кармана шинели какую-то бумажку, чтобы сделать закладку. Заперев дверь, он сел к камину и несколько минут смотрел на дневник, лежащий на коленях. Судя по дате на обложке, Джек вел его во время службы в Гунхэго. Именно там он познакомился с Кэт.

Уолтер медленно открыл дневник на первой странице.

…

Я думал, этот день не кончится никогда. Может быть, он длится до сих пор. В этом проклятом месте нет ни солнца, ни темноты — только вечное красное зарево. Спящий видит Мирамэй в кошмарах.

Приехав сюда, я настоял, чтобы всех пациентов направляли сначала ко мне. Пленники с Востока интересовали меня особенно. Патер Морн утверждал, что это такие же люди, как и мы, только Спящему было угодно увидеть их в другом виде. Я не смею спорить со служителем Спящего и сомневаться в его мудрости, но думаю, что патер Морн просто не видел того, что открылось мне. Эти «люди» имеют обличье, которое воплощает в себе все уродства, кои может принимать человеческое тело во время сильной болезни. Их кожа имеет желтоватый цвет — от пергаментной бледности, которую обретает труп при окоченении до циррозных или гепатитных оттенков. Глаза у них узкие, словно на лицах вечная отечность. Почти все пленники, которых я осматривал, имеют кариозные зубы, будто никто не рассказывал им об элементарных правилах гигиены. Эктоморфичное телосложение — общая черта этого народа. Выпирающие кости, мало мышечной массы, словно все они страдают от истощения и никогда не знали ни нормального питания, ни приличествующего честному человеку труда.

Разве это не служит лучшим доказательством того, что никакие это не люди, а какая-то другая ветвь, порочная и больная, подлежащая искоренению?

Женщин мне удалось осмотреть мало. Здешние женщины точно понравились бы кайзерстатским извращенцам. Невысокий рост, худоба и удивительное для дикарей целомудрие точно привлекли бы этих любителей несовершеннолетних девочек. Зачем создавать себе механические пародии, если Восток полон этими отродьями? Впрочем, я не представляю себе ситуации, при которой цивилизованный мужчина прельстился бы подобной «леди». Поэтому я почитаю возможным расценивать как личное оскорбление то, что они вырываются и кричат что-то на своем лающем наречии, когда я приказываю помощникам раздевать их для осмотра. Можно подумать, нечто подобное может вызвать у нормального человека вожделение. От переводчика, который мог бы объяснить пленникам, зачем их ко мне приводят, я отказался. Зачем мне беспокоится об их душевном равновесии, если у меня есть солдаты, которые гораздо быстрее добьются требуемого?

…

Уолтер, вздрогнув, закрыл дневник. Больше всего ему хотелось сейчас швырнуть его в огонь и забыть все, что сейчас прочитал.

Он знал, каким человеком был Джек, и это было только лишним напоминанием. Каждое слово подрывало его веру в то, что брат не убивал свою жену.

Но если сейчас он сожжет дневник — будет сомневаться до конца своих дней. Он уже сомневается, а значит осталось только узнать правду.

Поморщившись, он открыл дневник.

…

Каюсь. Я зря рассчитывал на то, что ни один цивилизованный мужчина не прельстится их женщинами. Или среди солдат оказались те, кого нельзя назвать цивилизованными мужчинами.

Я предупреждал генерала Колхью о том, что каждый его человек должен точно знать правила поведения на захваченных территориях и правила обращения с пленниками. Мне наплевать на этику по отношению к гражданскому населению, о которой столько твердил мне патер Морн. При исповеди он всегда прощает мне то, что я делаю многие вещи не по тем мотивам, по которым должен делать их благочестивый человек. Проклятье, я делаю их! Я предупреждал этого идиота Колхью, что его солдаты не должны насиловать женщин, не должны есть ничего, кроме того, что выдается им в качестве пайка и хвататься за вещи, назначения которых не понимают. Я лично проводил инструктаж с нашими маркитантами. Их потаскухам должно хватать наших солдат, и ни за какие деньги, и ни из какой «любви» они не должны соглашаться проводить время с тем, кто не носит форму альбионского полка!