София Баюн - Механические птицы не поют [СИ]

— Что? — удивленно спросила Эльстер, поднимая глаза. Он усмехнулся, радуясь, что удалось ее заинтересовать.

— Глину. Протирал через сито, чтобы удалить все примеси. Раз за разом. Закончив с одной партией, он складывал глину в форму, заливал водой, накрывал чистым полотенцем и принимался за следующую. Мы смотрели, как он это делает пару часов, а потом ушли. Через неделю мы вернулись. Парень не обращал на нас никакого внимания. Я даже не помню его лица, руки помню — с длинными пальцами, холеные. И вот он этими руками месил глину. Очень тщательно, чтобы там не было ни одного пузырька воздуха. Когда мы вернулись на следующий день, он сидел перед гончарным кругом. На этот раз мы до позднего вечера молча смотрели, как он портит одну заготовку за другой. У него вообще-то неплохо получалось, но он явно хотел добиться чего-то конкретного. И вот уже почти ночью у него получился горшок.

Уолтер задумчиво смотрел в чашку. Вспоминал, как его раздражало многочасовое сидение на узкой, неудобной скамье и наблюдения за бесплодными попытками создать горшок, который можно было купить в любой гончарной лавке за пару мелких монет.

— И в чем Служение? В лепке горшков? — скептически фыркнула Эльстер.

— Когда он подсох, мы с патером Морном смотрели, как будущий Служитель его обжигает. И знаешь что? Горшок треснул. На следующий день мы снова смотрели, как он сидит за гончарным кругом. Не буду тебя утомлять — вышло у него с третьей попытки. На словах это быстро, а на деле — Эльстер, я готов был застрелиться. Серьезно, мы часами смотрели, как человек лепит горшок. И когда очередной трескался, парень даже бровью не вел, садился лепить следующий.

— И что, он обжег свой горшок и все закончилось?

— О нет, что ты. Потом он сел его расписывать. Вот это ему удавалось гораздо лучше. Я решил, что если он испортит узор и сядет снова лепить этот сотню раз проклятый мною горшок — выпрыгну в окно, благо комплекция тогда позволяла.

— А ты был щупленький мальчик, — улыбнулась Эльстер, явно вспомнив узкие окна в кельях.

— Весьма. Но он его не испортил. Рисовал он просто невероятно — каких-то птиц и цветы, прорабатывал инструментом, похожим на иголку, каждую деталь, каждое перышко. Потом покрывал его глазурью, и за этим мы тоже смотрели. Ох, Эльстер, я когда университет закончил — так не радовался, как за этого человека, когда он дорисовал. И знаешь, что он сделал, когда закончил?

— Видимо, пошел показывать клирикам, чтобы они оценили, какой он упорный молодец?

— Нет. Он его, проклятье, разбил. Смел осколки в совок и выбросил в камин. Патер Морн потом сказал, что если бы не я — он занимался бы этим в одиночестве. За ними никто не смотрит, никто не заставляет и никто не знает, действительно ли они выполнили работу.

— Но зачем тогда? Почему нельзя просто купить горшок, разбить его и…

— Вот из-за таких вопросов я не стал клириком, — улыбнулся Уолтер. — Среди них есть художники, которые шпателем снимают готовую картину с холста, портные, которые разрезают на мелкие кусочки готовое платье, резчики по дереву, стирающие наждаком узоры…

— А писатели? Или музыканты?

— Нет, суть состоит не просто в том, чтобы уничтожить свое творение. Сначала его нужно обезобразить. Если бы картину просто сжигали — она горела бы красивой, но художник должен превратить ее в грязь прежде, чем бросить в камин. Как писателю уничтожить свою книгу?

— О, очень просто. Нужно начать хорошую историю, которая что-то для тебя значит, а потом превратить героев в кретинов и забыть про все, кроме неправдоподобно-сахарной любви.

— Вот из тебя вышла бы Утешительница, — проворчал Уолтер.

Раздался стук в дверь. Эльстер вскочила с пола и начала поправлять одежду. Он повернул ключ.

Патер Морн торопливо зашел в келью. В руках он держал несколько тростей и что-то завернутое в черную ткань.

— Вы готовы? Экипаж будет через десять минут. Я принес трости, полагаю с вашей прошлой не стоит появляться на людях, хотя она и не очень приметная…

— Благодарю, думаю мне будет лучше вообще без нее, — задумчиво произнес Уолтер, старательно прогоняя воспоминание о ввинчивающемся в уши скрипе клинка, который он во сне вонзил Эльстер под подбородок.

Патер Морн выглядел растерянным. Он стоял, сжимая в руках сверток черной ткани и явно сомневался, стоит ли отдавать его Уолтеру. Наконец, он решился:

— Мальчик мой, я хотел все-таки оставить эти вещи себе, чтобы лишний раз не тревожить, но у меня были недвусмысленные указания на их счет, и я все же не посчитал возможным…

Уолтер не слушал. Он заворожено смотрел на содержимое свертка и чувствовал, как предательски дергаются пальцы на правой руке.

На черном бархате лежал шелковый зеленый платок, тот самый, который Джек отдал патеру Морну в день казни.

Уолтер словно в трансе протянул руку и коснулся прохладной ткани. Мир погас на мгновение, и вот платок снова скользит по белоснежному воротнику-стойке, безжизненно повисая в длинных пальцах Джека. Ярко-зеленое пятно и эшафот, застеленный черным бархатом…

— Это кусок покрывала с эшафота? — прошептал он, пораженный внезапной догадкой.

Патер Морн печально кивнул:

— Я не знаю, зачем ему понадобилось. Он сказал, что это… приносит удачу.

Рядом с платком лежал длинный черный пенал, перевязанный кожаным шнурком. Уолтер быстро распутал узел, надеясь, что ошибся и внутри окажется не то, о чем он думал. Но когда он развернул пенал, в золотистом свете тускло блеснули инструменты — черные рукояти, матово-белая сталь. Несколько зажимов и расширителей, свернутая тугой спиралью лента пилы, пять видов скальпелей и множество игл.

— Патер Морн, скажите мне честно, он этим?.. — выдохнул Уолтер.

— Нет, что вы. Инструменты лежали в его кабинете, а те, которые… вы имеете в виду остались в лаборатории.

— Зачем это? — с неприязнью спросила Эльстер, заглядывая Уолтеру через плечо.

— Я не знаю, — развел руками патер Морн. — Он только просил отдать их вам. Может быть, как какой-то символ, или не хотел, чтобы они попали к кому-то другому… Джек был странным молодым человеком. Он мой самый большой грех и неразрешимая загадка… — горько прошептал он.

Рядом с инструментами лежало запечатанное письмо в конверте без подписи.

— Он сказал прочесть только когда вы решите для себя, что правда, а что нет, — тихо сказал патер Морн, протягивая руку к конверту и тут же отдергивая.

— Патер Морн, прошу вас. Я знаю о тайне исповеди, но… скажите мне, это Джек убил Кэтрин? Умоляю, я всегда хотел ему верить… — не выдержав, попросил Уолтер. Он не мог оторвать взгляд от письма и с трудом боролся с искушением вскрыть его прямо сейчас.

— Если бы я мог! Я бы даже нарушил тайну исповеди, но ваш брат запретил мне отвечать вам на такие вопросы. Он сказал, что однажды вы поймете его и либо примите, либо отречетесь. И тогда откроете письмо.