Анна Никода - Домовой

— Кыш, пропасть! — скорее подбадривая себя, шикнула я. Кладбище было подозрительно спокойным. Я бы даже сказала — слишком спокойным, учитывая открывшуюся информацию. Для очистки совести я обнюхала на своем пути каждую могилку и внимательно осмотрелась: нет ли еще где проторенных тропок? Не знаю, как там с магией, а только физику даже потусторонние силы побороть не могут. Если есть тело, оно оставит в снегу отпечаток.

Но между могилами только переметало поземку, закрывая птичьи следы.

Немного успокоившись, я двинулась дальше, но уже через пару шагов застыла в недоумении. Следы вели не к лесочку, где осенью мы с Никой так неосторожно выбросили тело отца Дмитрия, а прямиком к часовне.

Я озадаченно почесала нос. До сих пор религиозной нечисти я не встречала, но, с другой стороны — он ведь при жизни был священником… Может, после смерти его к альма-матер потянуло?

Нет. С трудом отогнав видение мертвеца, прикладывающегося к иконе, я мотнула головой. Глупости. Быть такого не может…

Заинтригованная, я прошла по следам и замерла. Глубокие отпечатки ног вели к часовне, добирались до крыльца со свежим следом от двери на снегу… И возвращались обратно уже четкими отпечатками хороших таких рифленых подошв — их было хорошо видно и они вились по кое-как расчищенной центральной тропе прямиком к приоткрытым воротам.

Столь дисциплинированных мертвецов я еще не знала.

Покосившись на часовню — стоило бы зайти, посмотреть, что там внутри творится — я все же решила сначала успокоить свою совесть. Дабы не привлекать лишнего внимания, вышла из ворот и обогнула кладбище по дуге, ссыпавшись в кювет напротив лесочка, где предполагаемо обитал мертвец. Валенки тут же набрали снегу, путь больше напоминал траншею, но я, словно Гендальф, упрямо прокладывала себе путь через Мглистые горы, костеря себя нехорошими словами. Нашли, где труп прятать… Нужно было, конечно, похоронить по-человечески, но мы с сестрицей тогда были просто не в состоянии этого сделать и потому лишь присыпали осенними листьями пополам с колючим первым снегом, собираясь вернуться сюда позже.

И не вернулись.

Редкий лесок, больше заросший кустами гибридной смородины и низкой дичкой, не располагал к любопытным носам — он рос сразу за территорией кладбища, но путь к нему преграждал небольшой овражек — очевидно, кем-то искусственно выкопанный, дабы отводить воду весной, чтобы теща не всплыла. Пробравшись по нему, я выкарабкалась в кустах, продралась сквозь них, исцарапав лицо, и возмущенно уставилась на абсолютно нетронутый снег. Опавшие ягоды дикой яблони россыпью лежали на гладком холмике — сразу было видно, что никто и не думал оттуда выкапываться.

Ничего не понимаю.

Испытывая облегчение пополам с недоумением, я тревожно покосилась на низкое солнце — время только подбиралось к полудню, но бледный маленький диск уже ощутимо клонился вниз, хотя с декабря день успел прибавиться. Не люблю зиму. Семичасовой световой день из которого по два часа занимают рассвет и закат угнетал меня. Зима была бы идеальным временем для всяких тварей, на дух не переносивших солнце, если бы не сковывающий все живое холод.

Поэтому следовало торопиться, если я все же хочу успеть до темноты.

Решительно развернувшись, я, со всем инструментом наперевес, двинулась обратно.

Путь занял меньше времени, чем трусливое топтание на крыльце часовни. Заходить внутрь не хотелось — едва я подносила руку к ручке двери, как кончики пальцев начинали зудеть от воспоминаний. Я до сих пор иногда ощущала запах собственного паленого мяса и адскую боль, от которой мутнело сознание. Не знаю, что бы со мной было, если бы не Ника — может, и без рук бы осталась…

Но стоять на морозе тоже глупо. В конце концов, это просто иконы. Я даже не буду к ним подходить.

Выругавшись для поднятия боевого духа, я осторожно, не снимая на всякий случай варежек, приоткрыла дверь и принюхалась. Пахнуло холодом застывших камней, старого ладана и… человеческим запахом.

Уже смелее я заглянула внутрь. Очевидно, не только мне показалась хорошей идея устроить из церквушки гардеробную — на скамье лежал растрепанный пук соломы (в котором я с удивлением опознала самодельный парик), драный, поеденный мышами тулуп и такие же валенки. Рядом сиротливо приютилась кружка с отколотой ручкой, в которой обнаружилась разведенная с жиром зола.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…

Я ошарашенно прислонилась к косяку, с намеком на обвинение обратившись взглядом к спокойно стоявшим на своем месте иконам. Те остались безмолвны и равнодушны к творящемуся в округе безобразию.

И кому же, интересно, нужно руки поотрывать за такие «шуточки»?! Я чуть не поседела, увидев размалеванную харю через замерзшее окно! А ведь могла бы догадаться — сама этот фокус проделывала, правда, в воспитательных целях…

Тут мне пришла в голову другая мысль, от которой ноги стали ватными: а если бы я выскочила из дома чуть раньше и наткнулась на этого… ряженого? Я ведь всерьез собиралась ему голову откусить…

Ох, что-то мне нехорошо…

Наощупь нашарив ручку двери, я вывалилась наружу, дыша ртом, как загнанная собака. Хорошо, что сумерки уже опустились на землю, никто не увидит, как я, шатаясь, бреду к воротам.

Это была вторая моя ночевка в доме Насти — я объявилась там уже после наступления темноты, потому что сама Настя настояла на том, чтобы я все-таки поела, впервые за весь день добравшись до собственного дома. Она вновь смущалась и краснела, извиняясь за десяток использованных картофелин и выскобленную до блеска печь, обещая вернуть первое и отмыть остальное. Каюсь, я тайно порадовалась — у самой руки не доходили. Впрочем, превращать ее в домработницу в мои планы не входило. Выяснив, что Машка сегодня не появлялась (к чему бы это?), а Настины мальчишки пропадают на горке, я закинула в себя тарелку жареной картошки с солеными грибами, обильно вымоченными в домашней сметане, и почувствовала, что не так уж и хочу возвращаться в пустой дом на окраине, дабы проучить шутника. Впрочем, была и другая проблема — нечисть на кладбище не поднимается, это плюс, но бессонница-то никуда не делась! Если дело не в детях и не в матери, тогда в доме? Следовало осмотреть его повнимательнее.

С этой установкой я и вернулась обратно. Дом был тих, темен и пуст — казалось, он даже стоит дальше, чем все остальные дома в ряду, словно бы брезгливо от не отшатнувшиеся. Фонари горели только на центральной улице, а здесь, на самой окраине, белоснежный снег отражал свет луны. Эту идиллию не нарушили даже окрестные собаки, хотя обычно заходились брехливым лаем, едва учуяв мой запах. Я с некоторым запозданием осознала, что уже давно не слышу этого привычного звукового сопровождения. Черт возьми — даже собаки перестали чуять во мне зверя!