Анна Никода - Домовой

Дальше рассказ обрывался — по версии Сергея оттого, что русалка его усыпила, по моей — оттого, что к коньяку я добавила нужной настойки…

В любом случае, спящего нужно было дотащить до реки — там как раз подростки с горки катались, они его найдут…

Инфернальная девица, пыхтя от натуги, подхватила под мышки весьма упитанного писателя и с хаканьем столкнула его с пологого берега. Спящее тело подкатилось прямиком под ноги скатившимся с горки девчонкам. Грянул хоровой визг.

Я поспешно скрылась в кустах и, едва не убившись о подвернувшуюся под ноги лопату, отправилась домой — смывать белую гуашь, позаимствованную у Ксюшки, вымыть натертые золой волосы и переодеться во что-то более нормальное.

Следующее утро выдалось на редкость щедрым на события.

Во-первых, началось оно с визита Машки. Пока я умывалась, обнаружив на лбу остатки гуаши, девица готовила завтрак, абсолютно освоившись в моем доме, и рассказывала последние сплетни.

— А дядя Сережа правда русалку видел! — с придыханием вещала она. — Едва жив остался! Близняшки Крупицины его нашли ночью, на реке — бледного, совсем языком, говорят, не ворочал… Они его к теть Глаше отвезли на санках, а сами на реку больше — ни ногой! А утром я как услышала — и к нему! А он говорит, скоро, Мань, будем с тобой богаты, как срезы!

— Крезы, — походя поправила я, стараясь не слишком сильно ухмыляться. — Это царь такой, у которого денег много было…

— До революции у всех деньги были — так бабка говорит… — вздохнула Машка. И тут же воспряла духом: — Ну ничего, вот найдем клад и я бабке шубу куплю — не хуже тогдашних…

— Клад тот проклятый, Мань, — осадила я ее. — К нему только мужчина прикасаться должен. Пусть твой дядя Сережа сам за ним идет, а ты лучше дома посиди, с бабкой… Иначе ничего не найдете.

— А откуда вы все знаете, теть Лис? — повисла она у меня на шее, смотря влюбленными глазами. Усмехнувшись, я щелкнула ее по носу:

— Ну ты ж слышала, что про меня говорят… В книгах прочитала специальных… Ведьминских.

— А мне можно? — тут же привязалась девица.

Еле отбилась.

Тем же вечером я, натянув на себя все ту же ночнушку, отправилась вершить правосудие. Лицо в гуаши (правда, проплешинами, потому что баночка оказалась маленькой, не на все хватило) спрятано под капюшоном куртки, подол ночной рубашки подвернут так, чтобы не было видно — не хватало еще привлечь ненужное внимание местных.

Уже подбираясь к кладбищу, я заметила возле часовни свет и ускорила шаг. Сомнительно, конечно, что писатель быстро управится, что неизвестно, как долго он уже копает. Рано или поздно может что-нибудь заподозрить…

На самом деле возле часовни могил не было — все они расходились полукружьем на расстоянии пяти метров, но для такого дела я позаимствовала крест с могилы своей бабки, воткнув его в снег недалеко от задней стены. А что, бабки в могиле все равно не лежало, так что вроде как я ничего не осквернила… Наверное. Впрочем, ладно.

Моим глазам, едва я подобралась ближе, предстала чудесная картина: на месте предполагаемой могилы был разожжен костер, вокруг которого трусил писатель, не то пытаясь согреться, не то исполняя ритуальные танцы. Его тень зигзагами плясала на стене, навевая мысли о первобытной оргии. Этому впечатлению способствовала какая-то невнятная песенка, раздающаяся с его стороны. Сбросив тулуп, я, пользуясь белой ночнушкой, как идеальным камуфляжем, проползла поближе, скрывшись за одним из осыпающихся памятников. Обнаружила, что напевает он нечто вроде «…и вот я собрал свои кокосики, кокосики…» и уже безо всякой жалости самозабвенно взвыла, задрав голову к скрывшейся за тучами луне.

На кладбище воцарилась абсолютная, гнетущая тишина, нарушаемая лишь треском веток в огне. Высунув голову из-за памятника, писателя я не обнаружила, зато в окне часовни мелькнул огонек.

— Боишься, зараза… — прошипела мстительно, уже спокойно вылезая из своего укрытия. Потушила костер, периодически подвывая, чтобы ему не пришло в голову даже нос высунуть наружу, подобрала лом и лопату (себе оставлю!) и отправилась к крыльцу — продолжать спектакль. Жажда мщения во мне победила разумное, доброе и вечное окончательно.

— Сережа… — от количества меда в голосе меня передернуло. Добавив инфернальности, я продолжила, поскребываясь в дверь: — Сереженька… Выйди, любый мой… Не бойся…

Из-за двери раздалось тонкое подвывание. Скрипнула скамья, придвигаемая к двери.

— Выйди, соколик… — вышло хрипловато, от непривычных моему голосу ласковых интонаций, пришлось откашляться. — Выйди, родной, холодно мне на земле, согрей ластушку свою…

— Сгинь, нечисть! — глухо раздалось из часовни. Голос писателя заметно дрожал, очевидно, столь близкое знакомство с любимой в его планы не входило.

Я задумалась. Продолжить выколупывать лаской или обидеться? Все ж таки русалка тоже женщина… Была, когда-то.

— Что же ты, Сережа, не ласков… — угрожающе проскребла ногтями по деревянной двери, на пробу дернула — не сильно, а то не дай боги еще откроется. — Не привечаешь суженую свою… Или не люба уже? А коли не люба, так зачем серьги мои взял?

— Не брал я ничего! — судя по интонациям, писатель был близок к истерике. Я зловеще ухмыльнулась.

— Врешь, Сережа! — откровенно прорычала я, дергая дверь. Та не поддавалась, но я была настойчива. — Чую золото свое! Чую!

Дверь затряслась от моих усилий, но не поддавалась, заставив всерьез задуматься о дальнейших действиях, но тут в разыгравшуюся на фоне могил драму включился третий актер, после чего жанр сменился:

— Алиса Архиповна… Могу я вас отвлечь от этого, несомненно, важного занятия? — предельно любезно раздалось за спиной.

Я вжала голову в плечи и попыталась локтем стереть с лица гуашь. К сожалению, она пристала намертво.

— Конечно, участковый… — обреченно пробормотала, разворачиваясь к нему лицом. Ей богу, уж лучше б я реального мертвеца встретила…

Повисла неловкая пауза, во время которой участковый внимательно изучал мой облик, словно пытаясь найти в нем какое-то рациональное зерно. Это качество я в нем любила — любой другой бы уже отбросил мой клоунский наряд как несущественный, приступив, собственно к главному вопросу: какого лешего тут творится?

Любила, но в данный момент желала бы провалиться сквозь землю.

Участковый любезно, под виноватое молчание, помог мне встать на ноги, кинув выразительный взгляд на задравшуюся ночнушку, из-под которой торчали валенки с заправленными в них теплыми штанами.

Тактично постучал в дверь:

— Сергей Ильич, это Алексей Михайлович. Как вы там?

Я издала нечто, равно похожее на свист закипающего чайника и шипение готового изрыгать пламя дракона, но участковый поднял руку, призывая меня к молчанию и прислушался к тому, что происходит за дверью.