Анна Никода - Домовой

— Тетя ведьма, а вам разве можно купаться? — раздался звонкий детский голосок. Радостно гомонивший народ предвкушающе притих.

— Можно, деточка, — вздохнула я, неумолимо краснея под возмущенным взглядом Алексея Михайловича, который даже подпрыгивать перестал, застыв по ту сторону костра, как памятник римскому императору, завернутый в белую простыню.

— А вы не сгорите?!

Я перевела суровый взгляд на мечущуюся под ногами Ксюшку, которая теперь смотрела на меня со священным ужасом.

— Нет, но могу надрать уши одной не в меру говорливой девочке, — вкрадчиво пообещала. Но было уже поздно — в толпе зашумели, прикидывая, что будет с ведьмой, если ее окунуть в освященную прорубь.

— Ну, что встали? — ситуацию не то спас, не то еще больше усугубил отец Пантелеймон, подойдя проверить почему поток заблудших овец на очищение внезапно прекратился. Под его суровым взглядом народ разом примолк. — Или забоялись?! А ну…

— А вот у нас желающая, новенькая в деревне, пусть она идет!

Знала б я, кто это сказал — не поленилась бы в полночь поскрестись к нему в окошко! Но жесткий взгляд выцветших голубых глаз уже обратился ко мне.

Отказываться на глазах у всей деревни я не решилась — мало ли, костер близко. У нас, конечно, не средние века, но если они до сих пор верят, что ведьма от соседства со священником должна корчиться в страшных муках…

— Желаю, батюшка! Страсть как желаю! — громко заявила я и отправилась топиться.

— Алиса! — голос участкового потонул во всеобщем гомоне, а я, оказавшись у полыньи, начала раздеваться. Не планируя сегодня экстремального купания, оделась я тепло: колготки, теплые штаны, носки шерстяные, майка, водолазка, свитер под горло и тулуп с намотанным поверх шарфом, так что заняло это довольно много времени, но все равно недостаточно, чтобы успокоиться. Черная, словно нефть вода, плескала, обжигая босые ноги, взгляд отца Пантелеймона не сулил ничего хорошего, а я прикидывала, чем для меня это выльется. С одной стороны, он, конечно, не святой, с другой — сила у него была, то есть служил честно, с душой, так сказать, а оттого все обряды не просто формальности…

Потрогав для верности ступней обжигающе-холодную воду (я надеюсь, именно потому, что холодную) и не обнаружив на ней волдырей от ожогов, я решилась, хотя сердце колотилось где-то под горлом. Но еще больше я боялась реакции стоявших позади меня людей, если я вдруг откажусь проходить эту экзекуцию.

А, к бесам все! Не сгорю же, в самом деле!

Зажмурившись, я присела, собираясь сразу ухнуть с головой, но тут из толпы раздался визг, подхваченный остальными, как переходящее знамя комсомола:

— АААА!!!! Утопец!!!

Да вроде бы еще не совсем… — удивленно подумала я и открыла глаза. В неясном свете только показавшегося из-за леса солнца из черной воды глядели белые бельма глазниц.

Я попятилась, врезаясь в стену людей, откуда меня неожиданно выхватила сильная рука, утянув к костру. В руки уткнулся ворох собственной одежды.

— Одень ее, — коротко приказал участковый стоявшему рядом Гришке и, уже расталкивая переполошенный народ, добавил: — И ко мне в участок! Оба!

Я решила, что одеться можно и на ходу — главное, убраться с берега до того, как он превратится в разворошенный улей. Выхватив у Гришки свои вещи, я набросила на плечи тулуп, сунула ноги в валенки и припустила к ступеням. Позади все нарастал гул, словно спускающаяся с гор лавина. Правда, в нашем случае это было больше похоже на волну и я бежала от нее, стремясь оказаться как можно выше, даже не замечая мерзнут ли голые ноги, руки без варежек или простоволосая голова.

Гришка пыхтел позади, явно за мной не успевая. Мы вломились в не закрывающийся участок и только захлопнув дверь, испуганно посмотрели друг на друга. От частого, тяжелого дыхания в воздух поднимались облачка пара. Гришка был бледным, встрепанным как воробей, глаза с до предела расширенными зрачками (в кабинете царил полумрак) тревожно и вопросительно смотрели на меня. Сбросив валенки, я уселась на единственный стул — участкового, проигнорировав лавку в импровизированном «обезьяннике» и начала натягивать колготки.

Это меня слегка успокоило — слишком рутинным было действие, чтобы начинать нервную истерику. Поэтому я ограничилась тем, что дернула ведущую в жилую часть дома дверь, обнаружила ее запертой и раздосадовано огляделась.

И обнаружила Гришку, заинтересованно рассматривавшего мою филейную часть.

Пара секунд мне потребовались, чтобы это осознать, а ему — заметить мое выражение лица. Уши у парня медленно, но верно покраснели.

— Не поняла… — выговорила я, пытаясь осознать эту новость. — Это что сейчас было?

— Э… — он сглотнул и попятился, глаза забегали в поисках спасения. — Это не то, что ты подумала!

— Да? — изумилась я. — А есть другие варианты? Ты, кобели…!

— Я хвост искал! — закричал он прежде, чем я успела закончить.

И хорошо, что не закончила. Стадия изумления во мне немедленно перешла на более высокий уровень — куда-то в район ступора.

Звучно лязгнув зубами, я подавилась остатком фразы и вытаращилась на него.

— Чего?!

— Ну, говорят же, у всей вашей братии такой ма-ахонький хвостик имеется… — заискивающе показав пальцами размер «хвостика», Гришка с надеждой воззрился на меня.

Я в ответ запустила в него валенком и пошла натягивать джинсы.

— Идиот, прости господи… откуда ты это взял?!

— Читал… — пробормотал он. Я заметила, как от берега по дороге бежит Глаша в распахнутом настежь тулупе, за ней — четверо человек с носилками посередине и следом — вся остальная толпа. Бросив на Гришку напоследок свирепый взгляд (нашел, о чем думать!), я приникла к окну. Разглядеть, что там лежало на носилках, было невозможно, да и не нужно. Такое зрелище я теперь долго не забуду… Как и того, кем утопленник являлся.

— Это Генка. Как думаешь, опознают его?

Гришка, который был в курсе причины исчезновения дружка-алкоголика, задумчиво поскреб подбородок с отросшей щетиной.

— Бабка, поди, узнает… Эх. Воя будет…

Парень угрюмо присел на угол стола, нахохлившись и сунув руки в карманы куртки.

Я виновато вжала голову в плечи. Конечно, не я его утопила, но, прямо скажем, приложила к этому… лапы. Пока тело не было найдено, смотреть в глаза Гришке было куда как легче. Я, честно говоря, успела уже об этой жертве отца Дмитрия забыть и неожиданно подумала, что он очень умно их выбирал — все одинокие, шальные, таких даже если искать начнут три раза перекрестятся, чтоб где не всплыли…

Откуда он про них узнавал? Вряд ли они ходили в церковь по воскресеньям…

И еще один вопрос — почему именно сейчас? Почему именно здесь? Труп не снесло ниже по течению, он не всплыл осенью, не долежал до весны. Здесь и сейчас, как только я собралась сунуть ногу в воду. Не то предостережение, не то… угроза?